Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
От сказочной повести до философской притчи — таков диапазон фантастического в прозе красноярского пистаеля Олега Корабельникова. Невероятные метаморфозы происходят с человеческим телом и сознанием на узком перешейке пространств между жизнью и небытием, на пороге Чуда.
отрывок из произведения:
...Он хирург. Зовут его Сергей Панков. Его ценят коллеги и уважают больные. Но он никому не признаётся, что его до сих пор удивляет вид красной горячей крови. Он стыдится своего чувства, считая его детским и глупым.
В это дежурство у Панкова разгулялась язва. Заболел он давно, еще в студенческие годы нажив ее безалаберным питанием и невниманием к собственной телу. В этот день с самого утра не отступала боль, идущая из глубины тела. Он втайне пил новокаин, а когда никого не было — позволял себе морщиться и даже тихонько стонать, но в общем-то вида не подавал, стыдясь собственной слабости. Иногда боль утихала и но тотчас забывал о ней, но возвращаясь, она с новой силой сверлила живот, выходя из повиновения, не подчиняясь лекарствам. Но болезнь болезнью, а работа работой. Расслабляться нельзя. И Панков гнал от себя боль, делал привычный обход, улыбался больным.
Детская хирургия, хотя и знакомая ему, все же пугала незащищенностью, беззащитностью маленьких пациентов. Особенно новорожденных и грудных. Когда он видел их, лежащих в пеленках, кричащих в своей боли, непонятой и неосознанной ими; когда он разговаривал с матерями, неприбранными, в мятых халатиках, с осунувшимися от недосыпания и переживаний лицами, его каждый раз тяготило чувство собственной вины, будто это он сам виноват в страданиях детей, не могущих даже в словах поведать о своем страхе перед необъятностью и жестокостью жизни. И он, человек в общем-то смелый, не мог преодолеть в себе этой вины и старался поскорее закончить обход, особенно двенадцатой палаты, где были новорожденные.
Оставалось обойти нижний этаж, где лежали разные, незнакомые ему дотоле люди, на короткое время сталкивающиеся своими судьбами с судьбой и работой хирурга. Присел на скамью в коридоре неподалёку от палат реанимации и закурил, чтобы отвлечься от боли и жжения в животе.
Реанимация жила своей жизнью. В одной из палат лежала больная, оперированная самим Панковым неделю назад. Ей за шестьдесят лет и она грузна, полна, одутловата. На другой день после операции отказало дыхание, упало давление и она была переведена в реанимацию. Уточнили диагноз — тяжелый инфаркт миокарда. Еще через день остановилось сердце, его запустили, как запускают мотор — на морозе, вручную, сквозь пот, застилающий глаза, заранее зная — все равно не доедешь до дома, но ведь надо хоть что-то делать, ибо подло сдаваться перед лицом неизбежной смерти, и вечно жива надежда...
И вот, мотор был запущен, сердце исправно перегоняло кровь по закоулкам тела, но не восстанавливалось дыхание и самое главное — на энцефалограмме вычерчивалась прямая чистая линия, означающая смерть коры мозга — того, что и делает человека человеком.
Панков слышал, как стучит респиратор, мерно и бесконечно, словно вколачивая невидимые гвозди и, даже не заходя в палату, ясно представлял себе, как лежит на койке его больная, доверившаяся ему в последней попытке к жизни, ныне обреченная, лишенная даже права называться человеком — ведь автомат вгонял кислород просто в тело, в муляж, ибо умерло единственное неповторимое человеческое «я», умерло и никогда не возродится.
«Человек умирает по частям, — думал Панков. — В нем умирает ребенок, первое удивление, первая любовь, и каждый день, каждый час что-то умирает в нем, обрывается, разлагается, клетка за клеткой, отмирают мысли, желания, чувства, Рождается новое, но старое уже не возвращается никогда. Никогда.» Из палаты вышел реаниматолог Ганин. Он на ходу раскурил сигарету, увидев Панкова, с уважением поздоровался и присел рядом. Ганин пришел сюда год назад. От других он отличался тем, что ходить медленно просто не умел, а почти бегал, на первых порах пугая коллег, знающих, что если реаниматор бежит, то кто-то, где-то умирает, и дорога каждая секунда...
Из палаты вышел реаниматолог Ганин. Он на ходу раскурил сигарету, увидев Панкова, с уважением поздоровался и присел рядом. Ганин пришел сюда год назад. От других он отличался тем, что ходить медленно просто не умел, а почти бегал, на первых порах пугая коллег, знающих, что если реаниматор бежит, то кто-то, где-то умирает, и дорога каждая секунда...