Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Лев Овалов (настоящее имя — Лев Сергеевич Шаповалов) родился 29 августа 1905 года в Москве, в родовитой дворянской семье. Его отец погиб на фронте в 1914 году, а после революции, в 1918 году, мать с двумя сыновьями уехала в Орловскую губернию. В 23 года молодой коммунист был назначен редактором журнала «Селькор». В 1928 году он опубликовал свою дебютную повесть «Болтовня», сразу привлекшую к нему внимание. Затем появился роман «Ловцы сомнений». В 1930-е годы Лев Овалов работал в редакции «Комсомольской правды», затем был главным редактором журналов «Вокруг света» и «Молодая гвардия».
Сразу после начала Великой Отечественной войны, 5 июля 1941 года писатель был арестован и осужден, пятнадцать лет провел в заключении и ссылке. По свидетельству Овалова, его обвинили в разглашении методов работы советской контрразведки. После полной реабилитации в 1956 году и возвращения в Москву Лев Овалов написал еще два «шпионских» романа — «Букет алых роз» (1957) и «Медная пуговица» (1958) и роман «Секретное оружие» (1962), которым писатель и завершил цикл о Пронине. В дальнейшем он писал социально-производственные и исторические произведения, самыми значительными из которых считаются «История одной судьбы» (1962), «Помни обо мне» (1966), «Январские ночи» (1972), «Двадцатые годы» (1982). В последние годы писатель работал над книгой о своих знаменитых предках, но работа так и осталась незаконченной...
отрывок из произведения:
...Что делалось на этом вокзале! Яблоку упасть было негде. Люди лежали везде: на полу, на скамейках, под скамейками. Грязь повсюду была такая, точно вокзал не подметали по крайней мере месяц. Впрочем, его действительно не подметали месяц, а то и дольше.
Но люди все-таки были довольны, над ними не капало, стены защищали от ветра и дождя, было сравнительно тепло и сухо.
Подошел еще один поезд...
Когда толпа схлынула с перрона, из вагона вышел солдат. На перроне горели фонари, но свет их плохо рассеивал темноту. Городская электростанция работала с перебоями. Вокзал освещался от собственного движка. Трудно было рассмотреть что-либо в ночном сумраке. Солдат спрыгнул на перрон и, прихрамывая, направился на вокзал.
В дверях он чуть не споткнулся, кто-то лежал у самых дверей.
— Куда прешь...
Солдат перешагнул и тут же наткнулся на кого-то еще...
В глубине зала, вдоль стены, за сдвинутыми деревянными диванами табором расположились женщины. Расположились домовито и точно надолго, расстелили на полу пальто, платки, раздели детей, подложили под головы мешки, сумки...
Солдат кое-как добрался до этого шумного женского табора, присел было на корточки, поставил чемодан, потом не выдержал, уселся прямо на пол и устало вытянул ноги, облокотясь на свой чемоданишко.
— Эх ты, мужик, куда ж ты... — не без ехидства сказала не старая еще женщина с накрашенными, несмотря на грязь, сутолоку и неустроенность, губами. — Думаешь, теплее с бабами? Титек не видал? Тут ребят кормят...
Она насмешливо, даже вызывающе взглянула на солдата и вдруг удивилась:
— Да ты никак баба...
И точно, солдат оказался женщиной. Может быть, даже не женщиной, а девушкой. Она была еще очень молода, и, хотя на лице ее лежал отпечаток безмерной усталости и даже страдания, в глазах ее теплилась такая милая, такая трогательная наивность, какая бывает обычно свойственна только детям.
Соседка с накрашенными губами подвинулась к женщине в шинели.
— Откуда едешь-то? — сочувственно спросила она. — Неужто с фронту?
— Точно, — ответила женщина хрипловатым и вместе с тем звонким, слегка вибрирующим молодым голосом.
— Домой или на побывку?
— Работать.
— Работать везде надо, — сказала соседка. — До места еще далеко?
— Приехала.
Соседка пыталась втянуть ее в беседу.
— Досталось, поди, на фронте? Сестрой была? Многих раненых вынесла?
— Санинструктором. В стрелковой роте, — устало сказала женщина. — А выносить раненых, между прочим, не мое было дело. Выносят санитары. Мое дело сразу на передовой перевязать. Пока одного потащу, десять кровью истекут...
Она замолчала и, прикрыв глаза, прикорнула у своего чемодана. Однако кругом стоял гомон... Говорили обо всем. О молоке, о детях, о жилищах. Об убитых мужьях, о неверных мужьях, просто о мужьях. Фронт откатывался все дальше на запад, сомнений в исходе войны не оставалось теперь ни у кого, и вслед за войсками тысячи людей потянулись на свои пепелища. Поэтому в разговорах мешалось все: и где бы достать гвоздей, и какая казнь ждет Гитлера, и почем на базаре лук.
Женщина закрыла глаза. Ох сколько ей пришлось повидать! Наплывали какие-то свои мысли. Наплывали, уплывали... Тело сковывала дремота. Она не знала, сколько времени провела в полудреме. Будто только зажмурилась — и опять...
— Гражданка... Или как вас там? Товарищ старшина... Ваши документы!
Перед нею стоял патруль. Лейтенант из военной комендатуры, какой-то железнодорожник, милиционер.
Время было тревожное, война еще не кончилась.
Полезла в наружный карман гимнастерки, достала документы.
— Гончарова... Анна Андреевна?.. А сюда зачем прибыли?
— По вызову.
— Вот и идите в город, ночевать разрешается только транзитным пассажирам.
— Куда ж я ночью пойду?
— А вы видите, что делается на вокзале? Да и ночь на исходе. Скоро уборка...
Женщина застегнула шинель, встала.
— Куда ты, Аня?.. — Соседка потянула ее за полу. — Сиди. Небось не выкинут.
— Раз не положено...
Патруль ждал. Она обдернула под ремнем шинель, подняла чемодан и пошла к выходу...
...Что делалось на этом вокзале! Яблоку упасть было негде. Люди лежали везде: на полу, на скамейках, под скамейками. Грязь повсюду была такая, точно вокзал не подметали по крайней мере месяц. Впрочем, его действительно не подметали месяц, а то и дольше.
