Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) — один из самых прозорливых европейских мыслителей XX века; его идеи, при жизни недооцененные, с годами становятся все жизненнее и насущнее. Ортега-и-Гассет не навязывал мысли, а будил их; большая часть его философского наследия — это скорее художественные очерки, где философия растворена, как кислород, в воздухе и воде. Они обращены не к эрудитам, а к думающему человеку, и требуют от него не соглашаться, а спорить и думать. Темы — культура и одичание, земля и нация, самобытность и всеобщность и т.д. — не только не устарели с ростом стандартизации жизни, но стали лишь острее и болезненнее.
отрывок из произведения:
...В одном обществе, где находились преподаватели Коллеж де Франс, университетская публика и подобные лица, кто-то завел речь о том, что некоторых немецких мыслителей невозможно переводить, и предложил, расширив тему, провести исследование, каких философов переводить можно и каких —нельзя.
— Вероятно, под этим с излишней уверенностью предполагается, что есть философы и вообще писатели, которых действительно можно перевести. Не иллюзия ли это?-осторожно заметил я.
— Разве перевод не безнадежно утопическое занятие? Правда, с каждым днем я все более склоняюсь к мысли, что утопично все, что ни делает человек. Он занят познанием, но ничего не познает до конца. Верша правосудие, он неизбежно кончает мошенничеством. Он думает, что любит, но впоследствии замечает, что не пошел дальше обещаний. Не примите эти слова в нравственно-сатирическом смысле, так, будто я упрекаю своих собратьев по роду в том, что они не выполняют задуманного. У меня прямо противоположное намерение: вместо того чтобы винить их за неудачи, я хочу выдвинуть мысль, что ни одна из этих задач не выполнима, что они сами по себе невозможны и всегда останутся чистой претензией, ложным замыслом и беспомощным жестом. Природа снабдила каждое животное программой действий, которые хотя бы могут удовлетворительно совершаться. Поэтому животное так редко грустит. Только у высших-собаки, лошади-иногда можно заметить нечто вроде грусти, и именно тогда они более всего похожи на нас, более человечны. Пожалуй, самым обескураживающим по своей двусмысленности зрелищем, которое показывает природа, будет грусть орангутана в таинственной глубине сельвы. Обычно животные счастливы. Мы-напротив. Люди вечно одержимы тоской, безумием, маниями, страдают от всех тех недугов, которые Гиппократ назвал божественными. Причина же заключается ,в том, что человеческие дела неосуществимы. Удел-привилегия и честь-человека никогда не достигать задуманного и представлять собой чистое стремление, живую утопию. Он всегда идет к поражению, еще до битвы получая рану в висок.
То же происходит и с таким скромным занятием, как перевод. В творческом отношении нет ничего более непритязательного. Однако и это оказывается невыполнимым.
Писать хорошо-значит постоянно подтачивать общепринятую грамматику, существующую норму языка. Это акт перманентного мятежа против окружающего общества, подрывная деятельность. Чтобы писать хорошо, требуется определенное бесстрашие. А переводчик обычно человек маленький. Свое занятие, самое непритязательное, он выбирает из робости. Перед ним выстроился громадный полицейский аппарат: грамматика и неуклюжий узус. Как он поступит с мятежным текстом? Не чрезмерно ли требовать от него, чтобы он сам стал бунтовщиком и ради чужого дяди? Вероятно, в нем победит благоразумие, и, вместо того чтобы громить грамматические банды, он выберет обратное: заключит переводимого писателя в темницу лингвистической нормы, то есть предаст его. Traduttore, traditoге.
— Но книги по точным и естественным наукам все-таки можно переводить,-возразил один из моих собеседников.
— Я не отрицаю, что трудность здесь меньшая, но она существует. За последнюю четверть века самым модным разделом математики стала теория множеств. Так вот, ее создатель Кантор окрестил ее словом, не переводимым на наши языки. То, что мы вынуждены называть «множеством», он назвал Menge, словом, значение которого шире значения слова «множество». Не будем преувеличивать переводимость математических и физических наук. Но, сделав подобную оговорку, я готов признать, что в них перевод может быть гораздо ближе к оригиналу, чем в других дисциплинах...
...В одном обществе, где находились преподаватели Коллеж де Франс, университетская публика и подобные лица, кто-то завел речь о том, что некоторых немецких мыслителей невозможно переводить, и предложил, расширив тему, провести исследование, каких философов переводить можно и каких —нельзя.
