Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Мастер острого сюжета, закрученной интриги, точных, а потому и убедительных подробностей, достаточно вспомнить знаменитого «Ворошиловского стрелка» или непревзойденную криминальную сагу «Банда», Виктор Пронин великолепно владеет трудным жанром рассказа. В его рассказах есть место и для хитроумной «сыщицкой» головоломки, и для лиричного повествования о непростых отношениях между мужчиной и женщиной, и для исследования парадоксов человеческого характера. Словом, жизнь — штука непредсказуемая, ведь никогда не знаешь, что ждет тебя в любой следующий миг. Но в этом-то и самый интерес...
отрывок из произведения:
...Юра почему то проснулся рано и сразу ощутил в душе сладкую нечастую грусть, как если бы его кто то незаслуженно, но не очень сильно обидел — такое вот у него было настроение. Он лежал на спине, смотрел в предрассветный сумрак и горько, прерывисто вздыхал. Еще не издерганный дневной суетой, вынужденным притворством, маленькими хитростями, без которых не поговоришь ни с женой, ни с начальством, не купишь ни хлеба, ни вина, он вдруг ясно, неоспоримо понял, что жизнь его беспросветна и ничего, ну ничегошеньки у него не будет такого, чего стоило бы ждать с нетерпением, что волновало бы его, тревожило, томило бы душу неизвестностью, заставляло бы куда то мчаться, опаздывать, смеяться и орать до хрипа. Одинокая слеза выкатилась из его глаз и тихо стекла по щеке на подушку.
Рядом спала жена, бесшумно, как мышка, но Юра знал, что ее смиренность — дело временное и доверяться этому нельзя. Он тихо встал, завернулся в простыню и вышел на балкон, заваленный ведрами, пустой посудой, каким то тряпьем, без которого жена его не представляла жизни. Облокотился о холодные железные перила, покрытые росой. Влага сквозь простыню коснулась его локтя, и все большое пухлое тело Юры покрылось приятными знобящими мурашками.
Город еще спал, только дворник где то внизу скреб жесткой метлой по асфальту. Отсюда, с высоты пятого этажа, этот скрежещущий звук казался даже приятным. Пахло холодной пылью, остывшей за ночь листвой деревьев — их верхушки качались как раз напротив балкона. Недалеко, в квартале от дома, с воем пронесся пустой троллейбус. В самом его ошалевшем виде, в том, что он был пуст и одинок, Юре увиделось нечто трогательное и навсегда потерянное.
— Вот так и ты, Юра, — пробормотал он, жалея себя и ускользающие свои годы. — Носишься, носишься, а тебе влезут в душу ногами, наплюют и спасибо не скажут.
На соседний балкон вышел сосед, долго кашлял, кряхтел, сморкался, наконец успокоился и закурил. Увидев Юру, он приветливо махнул ему. И Юра тоже в ответ помахал крупной полной рукой, выпростав ее из простыни, помахал мощно, радостно, поскольку все привыкли к тому, что Юра шумный, веселый, неунывающий парень. И теперь он просто вынужден быть таким, чтобы не обидеть знакомых, не разочаровать их. Изменишься — глядишь, за оскорбление сочтут. Хороший тон — всячески подтверждать мнение ближних о тебе.
Это было воскресенье, Юра никуда не торопился, позволив дню течь спокойно и бесконтрольно. Он не хотел сегодня никаких хлопот, дел, наслаждался посетившей его ранним утром грустью и жалостью к себе. Когда между домами брызнули, кольнули первые лучи солнца, сразу что то исчезло, город стал просто утренним городом, и грохот пустых троллейбусов уже не трогал Юру. Он вошел в комнату, оглянулся с таким видом, будто наверняка знал, что ничего приятного не увидит. Да, так и есть — серый телевизор, платяной шкаф, набитый тряпьем, на которое ушли все деньги и все годы, самоварное золото чеканки, изображающей глупую бабу с факелом, диван, заросший зеленью аквариум с прожорливыми пучеглазыми рыбами...
Шлепая по крашеному полу крупными босыми ступнями, Юра прошел на кухню и, стараясь сохранить в себе чистое утреннее состояние, начал осторожно варить кофе, опасаясь громыхнуть чашкой, чтобы даже дребезжание посуды не отдавалось в нем, не нарушало печальной сосредоточенности. Потом он долго пил кофе, думал о себе и вздыхал. Ему хотелось в этот миг крупно и мощно шагать по предрассветному лесу, треща сучьями и стряхивая с кустов ливни росы, хотелось стоять на какой нибудь вершине, оглядывая бесконечные цепи заснеженных гор, хотелось танцевать под тихую музыку в полутемном зале с незнакомой девушкой, которая смотрела бы на него встревоженно и трепетно...
— Дурь собачья, — пробормотал Юра, поймав себя на таком странном желании и устыдившись его. Он окинул взглядом кухню и острее обычного увидел, что она захламлена, набита грязной посудой, что стены и шкафчики покрыты жирным налетом, стол, за которым он сидел, тоже был не убран, уставлен посудой, оставшейся после ужина, и опять ему стало горько. Он допил кофе, вздохнул и, подняв глаза, увидел в дверях жену — маленькую, худенькую, немолодую, совсем не похожую на ту девушку, с которой он танцевал несколько минут назад. Но больше всего Юре не понравилось то, что жена, судя по всему, горела жаждой деятельности. И даже имя — жену звали Зиной — как то больно царапнуло обнаженную в это утро душу Юры...
...Юра почему то проснулся рано и сразу ощутил в душе сладкую нечастую грусть, как если бы его кто то незаслуженно, но не очень сильно обидел — такое вот у него было настроение. Он лежал на спине, смотрел в предрассветный сумрак и горько, прерывисто вздыхал. Еще не издерганный дневной суетой, вынужденным притворством, маленькими хитростями, без которых не поговоришь ни с женой, ни с начальством, не купишь ни хлеба, ни вина, он вдруг ясно, неоспоримо понял, что жизнь его беспросветна и ничего, ну ничегошеньки у него не будет такого, чего стоило бы ждать с нетерпением, что волновало бы его, тревожило, томило бы душу неизвестностью, заставляло бы куда то мчаться, опаздывать, смеяться и орать до хрипа. Одинокая слеза выкатилась из его глаз и тихо стекла по щеке на подушку.
