Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Варлам Тихонович Шаламов — выдающийся русский писатель XX века, почти двадцать лет своей жизни проведший в сталинских лагерях и творческое наследие которого по-настоящему оценено лишь в последние годы.
Варлам Шаламов родился в 1907 году в Вологде в семье священника. В юности увлекался идеями народовольцев, страстно читал все подряд — от Дюма до Канта.
В 1924 году уезжает из Вологды в Москву. В 1926 году поступает в МГУ на факультет советского права. 19 февраля 1929 года Шаламов арестовывают за распространение завещания Ленина — «Письма к съезду» — и приговаривают к 3 годам лагерного заключения, которое он отбывал на Северном Урале, на Вишере.
В 1932 году Шаламов возвращается в Москву, работает в ведомственных журналах, печатает статьи, очерки, фельетоны. В журнале «Октябрь» (№ 1, 1936) печатается его рассказ «Три смерти доктора Аустино». В ночь на 1 января 1937 года Шаламова снова арестовывают — для «профилактики». Далее — колымские лагеря, золотые прииски.
В 1943 году — новый срок, 10 лет — он назвал Бунина русским классиком. Это было расценено как антисоветская агитация. В 1951 году освобожден из лагеря, но уехать на «материк» не смог.
В ноябре 1953 года Шаламов возвращается в Москву — на два дня, встречается с Пастернаком, с женой и дочерью, но в Москве ему жить нельзя. Он уезжает в Калининскую область, работает мастером на торфоразработках, агентом по снабжению — и пишет «Колымские рассказы».
В июле 1956 года Шаламов реабилитирован, возвращается в Москву, работает в журнале «Москва» внештатным корреспондентом. В 1957 году в журнале «Знамя» печатаются его стихи. В 1961 выходит первый сборник стихов «Огниво», в 1964 — «Шелест листьев», в 1967 — «Дорогии судьбы». Но рассказы его редакциями не принимаются. Это не мешает ему активно работать.
В 1971 году Шаламов заканчивает повесть «Четвертая Вологда», в 1973 — повести «Вишера» и «Федор Раскольников», сборник рассказов «Перчатка», пишет стихи, статьи и эссе.
В 1979 году Литфонд помещает Шаламова в интернат — из-за тяжелого состояния здоровья. Умер Варлам Тихонович 17 января 1982 года.
В 1987 году появляются первые публикации его прозы. На сегодняшний день самое полное — четырехтомное — собрание сочинений писателя издано совместными усилиями издательств «Художественная литература» и «Вагриус» (М. 1989).
отрывок из произведения:
...Я — доходяга, кадровый инвалид прибольничной судьбы, спасенный, даже вырванный врачами из лап смерти. Но я не вижу блага в моем бессмертии ни для себя, ни для государства. Понятия наши изменили масштабы, перешли границы добра и зла. Спасение может быть благо, а может быть и нет: этот вопрос я не решил для себя и сейчас.
Разве можно держать перо в такой перчатке, которая должна лежать в формалине или спирте музея, а лежит на безымянном льду.
Перчатка, которая за тридцать шесть лет стала частью моего тела, частью и символом моей души.
Все окончилось пустяками, и кожа опять наросла. Выросли на скелете мышцы, пострадали немного кости, искривленные остеомиелитами после отморожений. Даже душа наросла вокруг этих поврежденных костей, очевидно. Даже дактилоскопический оттиск один и тот же на той, мертвой перчатке и на нынешней, живой, держащей сейчас карандаш. Вот истинное чудо науки криминалистики. Эти двойни-перчатки. Когда-нибудь я напишу детектив с таким перчаточным сюжетом и внесу вклад в этот литературный жанр. Но сейчас не до жанра детектива. Мои перчатки — это два человека, два двойника с одним и тем же дактилоскопическим узором — чудо науки. Достойный предмет размышлений криминалистов всего мира, философов, историков и врачей.
Не только я знаю тайну моих рук. Фельдшер Лесняк, врач Савоева держали ту перчатку в руках.
Разве кожа, которая наросла, новая кожа, костевые мускулы имеют право писать? А если уж писать — то те самые слова, которые могла бы вывести та, колымская перчатка — перчатка работяги, мозолистая ладонь, стертая ломом в кровь, с пальцами, согнутыми по черенку лопаты. Уж та перчатка рассказ этот не написала бы. Те пальцы не могут разогнуться, чтоб взять перо и написать о себе.
Тот огонь новой кожи, розовое пламя десятисвечника отмороженных рук разве не был чудом?
Разве в перчатке, которая приложена к истории болезни, не пишется история не только моего тела, моей судьбы, души, но история государства, времени, мира.
...Я — доходяга, кадровый инвалид прибольничной судьбы, спасенный, даже вырванный врачами из лап смерти. Но я не вижу блага в моем бессмертии ни для себя, ни для государства. Понятия наши изменили масштабы, перешли границы добра и зла. Спасение может быть благо, а может быть и нет: этот вопрос я не решил для себя и сейчас.
