Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
26 января 1972 года появилось секретное Постановление ЦК КПСС о выдворении писателя Григория Свирского, заикнувшегося о свободе слова, за пределы Советского Союза. В изгнании автор написал и опубликовал 10 романов и повестей, переведенных на главные европейские языки.
Через 20 лет книги Г. Свирского были, наконец, переизданы и в Москве, а в Союзе писателей Москвы летом 2000 года состоялся вечер, названный «Возращение Григория Свирского».
Из выступления на вечере писателя Юрия Карякина: «Один из самых сильных ударов по цепям, которым было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Он первым освободил нас от страха. После его смелого выступления в Союзе писателей — в присутствии секретаря ЦК КПСС Петра Демичева — мы вдруг поняли: можно! Не убьют!».
отрывок из произведения:
...Юра поднялся в самолет «ИЛ-14» и огляделся: куда приткнуться? Самолет местный, кресла ненумерованные. В хвосте, похоже, монтажники расположились. В черных лоснящихся кожухах, резиновых сапогах. Один в зимней шапке с опущенными ушами, которую не снял даже здесь: чалдон теплу не верит — ныне тепло, а через полчаса зуб на зуб не попадет. Тайга! Только уселись, тут же повытягивали из своих необъятных карманов бутылку «Облепихи», другую, третью... Разлили в бумажные стаканчики, один протянули Юре, забившемуся в последний ряд, возле туалета.
— Глотни, паря, чтобы довезли живьем!
Юра пригубил и огляделся, куда поставить.
— Ты что, паря, иль кореец какой?.. — удивился чалдон в зимней шапке с опущенными ушами. — Русский? Тогда не плескай...
— Н-не могу пить! — выдавил Юра, чувствуя, как наливаются огнем уши. — Собака... это... покусала!
Монтажники покачали головами сочувственно. Собака покусала — дело серьезное.
Юра поднялся к иллюминатору, из которого было видно крыло с полосой гари от выхлопных патрубков, и подумал: почему ляпнул про собаку?.. Вот ведь, о чем болит, о том и...
Едва Юра получил паспорт, сразу отнес заявление в летную школу. Привезли Юру в город Чугуев, под Харьковом, вышел к ним, стриженым, кадровик в синем кителе и сказал, чтобы написали биографии в свободной форме. Юра решил, что в свободной форме — значит, вроде сочинения на вольную тему. Писал, как было... Что долго жил с дедом в Норильске. Дед работал машинистом, бабка — стрелочницей, а вся поездная бригада — зэки. Рос на руках у зэков, которые в нем души не чаяли, поскольку где у зэков свои-то? Письма в лагеря редки, а в письмах — слезы.
«...Слово «зэки» у иных вызывает неприязнь, опасения, — завершал свою биографию-сочинение Юра. — А в нашей семье это слово порождает представление о честных добрых людях. Они, сам видел, люди не падшие, им надо верить. Порой они больше стоят, чем тем, кто на свободе».
Юриных дружков зачислили в летную школу, а Юру, естественно, даже в чугуевский гарнизон не пустили. Сообщили открыткой: мол, мандатная комиссия считает невозможным...
Юра, ошарашенный, потерянный, вернувшись, побрел не домой, а к своей классной руководительнице Надежде Ивановне, рассказал, что произошло...
Надежда Ивановна заплакала. «Выходит, — сказала, — я тебя плохо учила, если ты решил, что можно говорить с кем угодно о чем угодно... Это я виновата. Вышел с открытой душой... к собакам».
После того где только Юра ни работал, видел: собаки вокруг. Бешеные псы. Шоферил на стройке: завгар записывал ему липовые ездки, а деньги — себе. Бензин заставлял сливать в канаву. «Не хочешь сливать — продавай...» В Москве вещи начальству возил на дачу. А писали — гравий... В другом месте — с завмастерскими не поделился, тот кулак к Юриному носу: «Убирайся к такой-то матери!..» На Братскую, твердо решил Юра. Комсомольско-молодежная стройка. Больше некуда...
— Хотуль! — закричали со всех сторон самолетной кабины. — Рули к нам, Хотуль!
Юра привстал, чтобы увидеть Хотуля! Какой он? Оказалось, темнолицый, мужиковатый, медлительный, с усмешинкой. Ватник как у простого работяги. В незавязанной ушанке. Словно это не о нем писали в «Правде»! Сравнивали с былинным богатырем и еще с кем-то...
Хотулев остановился посредине кабины, высматривая свободное место.
Хотулев кивнул засаленным кожухам и прошел дальше, к последнему ряду. Приглянулся ему там, видать, огненно-рыжий юнец с желудевыми и огромными, как пятаки, глазами. Вокруг было много озабоченных, пьяно-благодушных, пустых глаз. А эти — сияли как-то исступленно-встревоженно. Не то восторг в них, не то страх. Ожидание чуда, которого всегда ждут с холодком на спине... Энтузиаст, видать! Хотулев любил энтузиастов. И — жалел их.
— К нам? — утвердительно спросил он, пристегиваясь рядом с юнцом.
— Ага, на Братскую, — с готовностью отозвался тот. — Юрой зовут. Шоферю по белу свету.
Фамилия его была известной. Оказалось, сын летчика-испытателя. «Папин кусок застрял в горле, — объяснил Юра с нервной веселостью. — Слишком жирный...» Хотулев взглянул на него сбоку. Рыжие волосы торчком. Ровно факел. Живет — горит. Бороденка реденькая, монгольская. Словно кто-то выщипывал, да недощипал. Лет двадцати семи парень. А все еще похож на гривастого, лет семнадцати, школяра. «Недощипанный-от, — с улыбкой подумал Хотулев. — Эх, как бы тебя тут не дощипали!..» — А чего в летчики не захотел? Как отец.
У Юры кровь от лица отхлынула. Даже губы посинели...