Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
26 января 1972 года появилось секретное Постановление ЦК КПСС о выдворении писателя Григория Свирского, заикнувшегося о свободе слова, за пределы Советского Союза. В изгнании автор написал и опубликовал 10 романов и повестей, переведенных на главные европейские языки.
Через 20 лет книги Г. Свирского были, наконец, переизданы и в Москве, а в Союзе писателей Москвы летом 2000 года состоялся вечер, названный «Возращение Григория Свирского».
Из выступления на вечере писателя Юрия Карякина: «Один из самых сильных ударов по цепям, которым было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Он первым освободил нас от страха. После его смелого выступления в Союзе писателей — в присутствии секретаря ЦК КПСС Петра Демичева — мы вдруг поняли: можно! Не убьют!».
отрывок из произведения:
...Стекла в кабинете управляющего «Комигазразведки» багровели. Казалось, город горел. Горящий город был частью пейзажа. Как речушка Чебью или «лежачий небоскреб» — барак телестудии на горе. Приезжим, встревоженным заревом, объясняли, что это полыхает газовый факел. От нефтеперегонного.
Управляющий Заболотный, тучный гигант-астматик, задерганный, небритый, ждущий пенсии, как избавления, ударил кулаком по подлокотнику кресла, услышав от сидевшего напротив геолога, что выезжать в поле бессмысленно: нет рабочих.
Он был «трагиком», Заболотный, вечный управляющий Коми-трестами.
Давным-давно лагерники, которых гнали сюда эшелонами — в Воркуту, Одесь, Ухту, поделили всех жителей Коми АССР на «комиков» и «трагиков». Комиками называли аборигенов-оленеводов, коми по национальности, ну, а остальных — трагиками...
Бывшие трагики знали друг о друге все: Коми была огромным и, в то же время, крошечным миром, в котором все было свое: свои «Комиэлектро» и «Комигазразведка», свой Коми-Ломоносов, сушивший портянки на лекциях в Индустриальном институте, и даже свой Коми-еврей Альпеншток.
Своего управляющего за огромный рост, массивный, как баклажан, нос и лагерную безапелляционность геологи окрестили Коми де Голлем.
Коми де Голль был неисправимым трагиком, слов «нельзя», «не успеем», «нет» для него не существовало. Так же, как и логических доводов.
Он прохромал на своих перебитых ногах к окну (здесь и перебили, в «зоне«), поскреб ногтем по обледенелому стеклу. Бурая, в мохнатом снегу, наледь не поддавалась. Наконец, он «продышал» глазок, поглядел на бесноватый мечущийся огонь, который высветлял белесые облака, как прожектор. И, вздохнув тяжко — все свои вздохи управляющий объяснял астмой, — сказал геологу, начальнику партии, который тоже зачем-то припал к «глазку»:
— Нет, говоришь, рабочих?.. Смешно слушать! Тут не Магадан твоей юности, куда везли и везли. В Магадане ты был царем, а здесь... На прошлой неделе была всесоюзная перепись, тебя учли?.. А во-он там учли сто двадцать три жильца. Поезжай и бери!..
— Там? — упавшим голосом переспросил Илюша Полянский, начальник несуществующей пока что поисковой партии.
— А ты что думал, голубь?.. Социализм кто строит? Мы и строим... Ты прибегал ко мне, дух не мог перевести: «Нефтяные пятна на реке, бензин на сапогах». Ты или не ты? Ты писал в Москву, что Коми — газовый резервуар?.. Море нефти? Теперь и хлебай, голубь. Сам Косыгин подписал триста миллионов на развитие... — И совсем иным тоном: — Сорвешь разведку — пойдешь под суд! Возьми с собой писателя, покажешь ему, — он усмехнулся, — покажешь наши боевые кадры...
Прикрыв рот заиндевелым шарфом, задыхаясь от мороза, я оглянулся у машины на дверь Управления Заболотного, возле которой прибили подсвеченный градусник. Градусник был огромным, точно бутафорским. Температура, однако, не бутафорская: минус 53 ...
«Волга» управляющего помчала нас куда-то в темень, обледенелые стекла стали черными, но вот опять точно закатом окрасились.
«К факелу, что ли?» — я удивленно вытянул шею и — увидел: к факелу.
Запахло сернистой отравой, видно, ветер бил в лоб, но вот дорога вильнула, мы выскочили из сернистого облака и остановились.
Ветер хлестал огромным, как огненный смерч, факелом во все стороны, пламя металось, чадило сернистым дымом, аспидно-черным, различимым даже в темени полярной ночи.
Вокруг метров на шестьдесят не было снега. И травы не было. Желтый выжженный круг. «Как сковородка в аду», мелькнуло у меня, я вздрогнул: на сковородке пошевелились. А вот кто-то приподнялся, услышав рокот мотора, и, пригнувшись, кинулся из круга вон, в черный убийственный мороз.
Я пригляделся... и... различил людей. Они лежали в ватниках, шинелях с наставленными воротниками, прижавшись друг к другу и подобрав под себя ноги в валенках, кирзовых сапогах или расползшихся ботинках, перевязанных проволокой. Подле них валялись стеклянные банки, бутылки, обугленные котелки.
А над ними по-прежнему метался из стороны в сторону, рассыпая искры и обдувая вонью, огромный слепящий факел. Как вечный огонь над могилой...
— Тут что? — вырвалось у меня.
Мне никто не ответил. Полянский выскочил вслед за шофером, бросив мне, чтоб я ждал в машине.
— Тут можно и пулю схлопотать...
«Дворник» со скрипом сдирал с ветрового стекла льдистый снег. Я напряженно и опасливо глядел в белесый прозрачный сегмент, как в смотровую щель танка. Почувствовал вдруг, что коченею в своей дубленке, хотя теплый воздух от печурки тянул по ногам.
...Стекла в кабинете управляющего «Комигазразведки» багровели. Казалось, город горел. Горящий город был частью пейзажа. Как речушка Чебью или «лежачий небоскреб» — барак телестудии на горе. Приезжим, встревоженным заревом, объясняли, что это полыхает газовый факел. От нефтеперегонного.
