Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Михаил Федотов, родился в 1945 году в Ленинграде. По образованию врач-онколог. Около двадцати лет провел в эмиграции (Италия,Канада,Израиль). Автор романа «Соотечественники» и повести «Иерусалимские хроники». С 1998 года живет в Санкт-Петербурге.
отрывок из произведения:
...Надька Арцикова развелась со своим мужем еще осенью, и к моменту, когда его парализовало, они уже три месяца были в разводе. Надьке часто говорили, что это ее счастье, потому что иначе ей пришлось бы за ним ходить, а это черт знает какое занятие для красивой длинноногой женщины с мягкими лодыжками — выносить горшки из-под немолодого человека, которого ненавидишь. Арциковы продолжали делить двухкомнатную квартиру на Измайловском. Знаете, в том доме над гастрономом. Но Надька никогда не заходила к мужу в комнату и вообще старалась о нем не думать, просто выкинуть его из головы, больного или здорового, и жить своей жизнью. Все-таки легче было, когда он лежал в госпитале. Тогда она могла запереть его комнату на засов, и люди, которые приходили к ней потолкаться, могли говорить и чувствовать себя намного свободнее. Но Надька знала от его родственников, что состояние его становилось все хуже, и выписывали его, в основном, чтобы он не занимал койки в больнице и себе тихонечко умирал дома. Для больного наняли сиделку — медицинскую сестру из соседней поликлиники, грубую, крикливую женщину без возраста. Надьку это не касалось — да она только и мечтала своего бывшего мужа никогда не видеть и не встречаться с ним глазами.
То, что было еще недавно большим сильным мужчиной, как-то свернулось и съежилось на кровати. Болезнь застала ее мужа посреди полного здоровья: почему-то ему стало тяжело вставать и подниматься по лестнице. А сейчас, когда прошел уже год, он был почти обездвижен, и только кисти рук с продолговатыми нервными пальцами и глаза двигались так же, как раньше. Надька даже голоса его давно уже не слышала: привыкла, что для нее его не существует на свете, и не очень-то из-за этого убивалась.
В восемь часов вечера сиделка, позевывая, уходила и оставляла больного одного в темной комнате на ночь. Спрашивала обычно, оставить ли ему на ночь свет, но он ничего внятного не отвечал. Он никогда никого не звал. Даже малейшего шума не было слышно из его комнаты, где из мебели оставалась только кровать, на которой его привезли из госпиталя, пара стульев, горшки и шкаф.
У Надьки происходил тогда хронический роман с Ленькой Сафронниковым, но когда Ленька заикался одним словечком о женитьбе, Надька только насмешливо поднимала пальчик и говорила, что на всю оставшуюся жизнь этого уже накушалась. И говорила еще «ни-ни». Хоть, может быть, если бы ей удалось забеременеть, то она ничего бы не стала делать: спокойненько завела бы себе ребенка, и, наверное, Леньку не стала бы выдерживать на такой дистанции. Но пока ей хватало, что она живет независимой жизнью красивой молодой женщины, от которой балдеют мужчины. И ни в какие глубокие чувства она старалась особенно не вдаваться.
Но и сама Надька, и мужики, которых немало к ней в то время наведывалось, наверняка сильно бы удивились, если бы узнали, что этот полутруп, который заживо сгнивал за стеной и о котором не хотелось даже вспоминать, жил довольно-таки активной жизнью. Более того, эта жизнь прямо касалась и Надьки, и всех тех, кто пользовался ее благосклонностью, или просто оставался ночевать в ее комнате на полу. Например, по причине постылой жизни, от которой помогает близость женщин, не зараженных морализмом. Пожалуй, единственным человеком, который мог что-то подозревать или знать, была крашеная сиделка, но это была настоящая хамка, и Надька ни в какие разговоры с ней старалась не вступать. Если бы вы зашли в комнату, которую занимал Надькин муж, то и отвлекшись от кислого запаха, вы не сразу бы разглядели под простыней лежащего желтого человека с одутловатым лицом и плоскими ногами. Лицо его распухло от гормонов, которыми его в немилосердных дозах пичкали. И щелки, оставшиеся от желтых тигриных глаз, были обычно напряженно закрыты. Он молча лежал весь день. Когда сиделки не было в комнате, он смотрел в окно, на стену с бессмысленными розовыми цветочками. Но как только становилось темно, и он, наконец, мог остаться один, в его полусумасшедшем мозгу начиналась жизнь, последний островок света, связывающий его со счастливым миром людей. Голые оконные стекла наливались лиловыми каплями дождя. Или их заносило снегом. Вот так день за днем, неделя за неделей зловещей реальности, которую было не с кем делить. Ближе к ночи смятое тело под простыней начинало шевелиться, и не сразу можно было догадаться, что это были не просто бесформенные подергивания. Эти конвульсии были подчинены какому-то подлому плану — подталкивая себя тонкими кистями рук, пытаясь подтянуть себя за вожжи, привязанные к эмалированной спинке кровати, больной укладывал себя вдоль стены. Это стоило ему бесконечных усилий — передвинуться и подставить к уху граненый стакан, в которых продают газировку, и слушать, что происходит в комнате у женщины, мать которой говорила своим знакомым, что хватит, девочка от него натерпелась — пусть себе сдыхает, весь мир от этого станет только счастливее, будь он трижды проклят...
...Надька Арцикова развелась со своим мужем еще осенью, и к моменту, когда его парализовало, они уже три месяца были в разводе. Надьке часто говорили, что это ее счастье, потому что иначе ей пришлось бы за ним ходить, а это черт знает какое занятие для красивой длинноногой женщины с мягкими лодыжками — выносить горшки из-под немолодого человека, которого ненавидишь. Арциковы продолжали делить двухкомнатную квартиру на Измайловском. Знаете, в том доме над гастрономом. Но Надька никогда не заходила к мужу в комнату и вообще старалась о нем не думать, просто выкинуть его из головы, больного или здорового, и жить своей жизнью. Все-таки легче было, когда он лежал в госпитале. Тогда она могла запереть его комнату на засов, и люди, которые приходили к ней потолкаться, могли говорить и чувствовать себя намного свободнее. Но Надька знала от его родственников, что состояние его становилось все хуже, и выписывали его, в основном, чтобы он не занимал койки в больнице и себе тихонечко умирал дома. Для больного наняли сиделку — медицинскую сестру из соседней поликлиники, грубую, крикливую женщину без возраста. Надьку это не касалось — да она только и мечтала своего бывшего мужа никогда не видеть и не встречаться с ним глазами.
