Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Григорий Юрьевич Филановский родился в 1927 году в Москве. Работал на заводах, как инженер, проектантом, преподавателем в техникуме. Первая «взрослая» публикация в 1952 году в журнале «Крокодил». В последующие десятилетия — сотни статей в различных журналах и газетах, фантастические рассказы, сценарии учебных и научно-популярных фильмов, теле и радиопередач, книги о материальной культуре, в частности, в соавторстве с женой-историком Александрой Супрун «Почему мы так одеты».
отрывок из произведения:
...Странная штука — память человеческая, каждого из нас. Ну, что вспоминается, скажем, из детства, самого раннего? Обрывочные картинки домашней обстановки, окружающей — двора, подворья, прогулок или поездок с родными… Неопределённа тут и привязка к возрасту — было ли мне тогда, когда я это увидал и запомнил, два года, три, четыре. С годами памятное датируется относительно чётче, но кто знает — отчего запомнилось именно такое, не обязательно связанное с переживаниями и событиями особенно радостными или трагическими? Да и то, что происходило или задевало причастных к этому — в семье, при участии в не рядовых событиях или встречах с незаурядными — по всякому — людьми в воспоминаниях близких или в мемуарах зачастую не совпадают, порой весьма существенно.
А что уж говорить о сновидениях, в них неведомо отчего впархивают и недавние, и давние знакомые, близкие и вроде бы увиденные впервые, живущие и покинувшие этот мир, или пейзажи — привычные, а то и вовсе экзотические. Хорошо, когда едва проснувшись не переключаешься тотчас на предстоящие заботы и дела, а припоминаешь прошедшие сны, особо впечатляющие — сладостно или тревожно. И воспроизведенное наяву может запомниться надолго; может быть, как и другое, вспоминаемое не раз, недаром говорится «повторенье — мать ученья». Вероятно, происходящее в душе так или иначе корректирует память, понятно, не таблицы умножения. Вообще принципы человеческой памяти похоже восходят к условным рефлексам наших «братьев меньших» — необходимость ориентации в ситуациях, не всегда предусмотренных генетической программой.
К тому же наша память ассоциативна: не только встреча с давним знакомым, или перечитываемое, но и забытая мелодия, даже запах из поросшего быльём могут вызвать многое из глубин памяти. Попутно можно было бы привести документальные свидетельства о том, как под гипнозом люди начинают разговаривать на языке, знакомом в детстве и вроде бы начисто забытом, но и так рассуждения о феномене памяти здесь оправданы могут быть разве тем, что эпизод, которому автор был свидетелем в середине минувшего века и застрявший в его памяти своеобразно перекликается с тем, что происходит нынче в Киеве, на Украине.
Каким был 1950-ый год? В семидесятые годы центральное телевиденье СССР передавало, можно сказать, исторический сериал «Год такой-то…» год за годом — точка отсчёта Октябрьская революция 1917 года, и лейтмотивом этого «сериала» было, что, несмотря на возникающие трудности и происки внешних и внутренних врагов страна шла, что называется, «от победы к победе». Представил, как, должно быть, уже не моё, но следующее поколение станет с интересом смотреть аналогичный сериал «Украина, год…» начиная с 1991-го, и надеюсь достаточно объективно предстанет год 2004, благо в распоряжении киношников окажется масса и запечатленного на плёнке, и документов, притом в основном без грифа секретности.
Каким же сейчас видится тот 1950 год двадцатого века — и человеку, в то время уже взрослому, и с высоты всё более проясняющейся фактической ретроспекции и жизненного опыта? Несколько штрихов, характеризующих то время. Народное хозяйство в послевоенные годы успешно возрождалось благодаря добросовестному труду миллионов, труду в большей или меньшей степени подневольному — не только осужденных, колхозников, учёных в шарашках; действовали законы о невозможности увольнения по собственному желанию — как правило, о суровых наказаниях за прогулы; всевластии парторгов и спецотделов.
«Бдительность и ещё раз бдительность!» — призывал вождь, подозрительность которого в отношении реальных или потенциальных врагов, с которыми следует бороться и побеждать любой ценой, — находила выход. Это были реакционеры даже левого толка, из-за которых недостаточно решительные коммунисты во Франции и Италии не смогли взять власть в свои руки и войти в сферу соцлагеря. Да и в новых, формально независимых странах у власти оказывались своенравные, не говоря уже об этом негодяе Тито. А насколько управляем Мао? А президент США вовсе обнаглел, вдохновленный неукротимым Черчиллем — ничего, в Корее мы ему покажем. Неугодные народы депортированы, остаётся разобраться с евреями, но и процесс над врачами никак не доведут до ума, и не отобрали остающихся полезных евреев, как Мехлис, Давид Заславский, учёных, разрабатывающих сильнодействующее оружие… Насколько народ ощущал и воспринимал эти волны большой политики? Нет, подобное обобщение — «народ» — здесь некорректно; можно говорить разве что о той атмосфере — в переносном смысле, общественной, что дифференцировано влияла на каждого: страха — чего можно ожидать от любого начальства, которое руководствуется анкетными данными и подсказками «органов»; надежд на то, что общие усилия, как заметим, свершилось в разорённой Германии и поверженной Японии, — приведут к большему удовлетворению потребности в жизненных благах. И недовольство не поднималось над уровнем непосредственного начальства, соседей, служащих торговли и бытового обслуживания.
На этом фоне менялась и моя судьба. В конце сороковых меня быстренько исключили из института и из комсомола, хотя был я уже студентом четвёртого курса, и по тогдашнему выражению «висел на доске почёта» — как отличник и активный комсомолец. Но — балуясь стихотворством, сочинил поэмку «Кукибниада» — от фамилии директора института Кукибный. Никакой антисоветчины в ней не было, равно, как, скажем, и в рассказах Зощенко или лирике Ахматовой, однако и в моём институте, где этот опус имел успех, и в других прошли собрания под девизом «борьбы с филановщиной». Не удивительно, что дружно проголосовали «за!» те, кто был незнаком ни со мной, ни с тем, что подлежало осуждению, но от тех, кого считал своими друзьями, не ожидал, по крайней мере, публичного «гнева и возмущения» в свой адрес. Впрочем, это была эпоха, когда так вели себя не только будущие инженеры, но и, по классическому советскому определению «инженеры человеческих душ», у которых в ту советскую эпоху выработался стойкий «условный рефлекс» не столько непротивления, сколько поддакивания злу. Забегая вперёд — в каком поколении этот «условный рефлекс» постепенно у гомо советикус превращался в безусловный, окончательно вытравится из душ, желательно не «по капле», как раба по Чехову?..
...Странная штука — память человеческая, каждого из нас. Ну, что вспоминается, скажем, из детства, самого раннего? Обрывочные картинки домашней обстановки, окружающей — двора, подворья, прогулок или поездок с родными… Неопределённа тут и привязка к возрасту — было ли мне тогда, когда я это увидал и запомнил, два года, три, четыре. С годами памятное датируется относительно чётче, но кто знает — отчего запомнилось именно такое, не обязательно связанное с переживаниями и событиями особенно радостными или трагическими? Да и то, что происходило или задевало причастных к этому — в семье, при участии в не рядовых событиях или встречах с незаурядными — по всякому — людьми в воспоминаниях близких или в мемуарах зачастую не совпадают, порой весьма существенно.
