Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Книга «Я — подводная лодка» открывает Морскую коллекцию издательства «Совершенно секретно». Известный писатель-маринист Николай Черкашин впервые в открытой печати рассказывает о секретных эпизодах противоборства американского и советского (позже российского) подводных флотов, об уникальной операции по подъему подводной лодки «Курск», о совершенно секретных объектах военно-морской фортификации, о трагедии и боли некогда Великого флота Великой страны.
отрывок из произведения:
... «Плывут прощальные венки, и все — терновые...» Видяево... Годовщина гибели атомного подводного крейсера «Курск». Из фиорда Ура-губы не видно морского горизонта, его загораживают скалы, поросшие корявыми деревцами и буйными мхами... Север обрамил общее горе достойно и строго: скалы, море и чайки-плакальщицы; в меру солнца и в меру дождя.
У этого плавпирса «Курск» чаще всего стоял с норда, с северного борта плавучего причала. Теперь здесь щемящая пустота, а с зюйда, с другой стороны, ошвартован его однотипный собрат — атомный подводный крейсер с крылатыми ракетами «Воронеж». Точно так же год назад стоял здесь «Курск», гороподобно высясь над водой и пирсом, подставив черное шаровидное лбище заполярному солнцу. Сейчас, в годовщину гибели «Курска», за глыбой рубки замер в парадном строю экипаж «Воронежа» — точь-в-точь как на том снимке, что облетел весь мир, — живая гребенка одношереножного строя, подводная сотня, атомная рать. Некоторые офицеры, мичманы и матросы этого корабля оказались навечно прикомандированы к экипажу «Курска», многие служили когда-то на нем, как нынешний командир — старпомом или нынешний инженер-механик — командиром БЧ-5. Им сегодня труднее, чем другим морякам, потому что они каждодневно и ежечасно живут в ауре скорбной памяти боевых товарищей, которая поджидает их в каждом отсеке, на каждой перекладинке входного трапа... Но они живут и служат за двоих — за себя и за тех парней, которых поминала в тот день вся страна. На всем флоте — от Камчатки до Полярного, от Балтийска до Севастополя были приспущены флаги. Северный флот встал в Видяеве прощальным парадом на предпричальном плацу. Сюда прибыли подразделения от всех родов его войск — и от эскадры надводных кораблей, и от морской пехоты, повоевавшей в Чечне, и от морской авиации; прибыли почетные караулы от пограничников Арктики, от ПВО Заполярья.
К ним ко всем, к родственникам погибших вышел главнокомандующий ВМФ России адмирал флота Владимир Куроедов, сняв с головы фуражку.
— ...Сейчас норвежские, голландские, английские, российские специалисты объединились, чтобы поднять «Курск», — сказал главком. — Это наш долг перед погибшими. И если мы оставим все, как есть, мы сделаем шаг назад — в восьмидесятые годы.
За спиной адмирала горели на черной доске чьи-то горестные стихи:
Поглотила пучина больше сотни имен, От простых бескозырок до высоких погон.
Ах, Россия, Россия, плавно катишь в веках Да кровавы туманы на твоих берегах.
Потом была минута молчания. Молчали люди, а корабли пытались сказать все, что наболело в их машинной душе. Я никогда не слышал такого пронзительного и такого жутковатого хора: плакали атомные подводные крейсера, жалобно взвывая сиренами, мрачно бася тифонами. Голосили атомарины «Воронеж» и «Кострома», белоснежное госпитальное судно «Свирь» и морские буксиры. Им откликнулась даже труба гарнизонной котельной, окутавшись клубами белого пара. Барабанщики эскадренного оркестра мерно отбивали медленные такты.
Когда стих плач кораблей, рванула воздух команда:
— На пле-чо! Напра-во!
«Не бил барабан перед смутным полком...» Бил! Еще как бил перед сводным полком Северного флота. Чеканным парадным шагом маршировал полк перед своим главкомом, мимо вдов и сирот, мимо седоволосых монахов Трифон Печенгского монастыря, мимо причального фронта, мимо памятной доски, заваленной венками, сквозь которые пробивались отчаянные строки:
Сколько муки и веры,
Сколько правды и лжи Утонули в глубинах Каждой русской души...
В этом же ритме ходили в отмашке золотые шевроны на рукавах плавсостава и белые перчатки морской пехоты, клинки знаменных ассистентов и ладони капельмейстера. Шли под «Прощайте, скалистые горы...», под «Море и стонет и плачет...», отбивая общий шаг мерно, слитно, клятвенно... Пять мичманов-барабанщиков яростно и глухо выгрохатывали старинный воинский бой, задавая тон общему биению сердец.
В одной могиле и купели...
А потом была лития в деревянной церкви Николы Морского, срубленной костромскими плотниками на берегу Ура-губы. Вместить она могла не более двух десятков прихожан, и потому оказалась посреди тех, кто пришел постоять у её стен с горящей свечой. Ее сосновый ковчег плыл в море голов. Свечи держали и христиане и мусульмане — единым Храмом стал в этот час сруб под православной главкой. И в клеймах икон, которые привезли с собой печенгские монахи, были выписаны — впервые в истории церковного искусства — лики атомщиков и ракетчиков, вычислителей и турбинистов, лики мучеников «Курска», под ними же славянской вязью шли имена — русские, татарские, башкирские, горские, немецкие — без различия, кто крещеный, а кто нет. Все они приняли крещение в одной купели...
Я стоял рядом с маленьким пожилым мужичком, чья круглая, по-татарски стриженная голова была горестно втянута в плечи. Валерий Сабирович Янсапов прилетел сюда из Ишимбая. Его сын, командир отделения коков главстаршина Соловат Янсапов, навсегда остался в четвертом отсеке «Курска». И не было в мире таких слов — ни на татарском языке, ни на русском, — которые могли бы объяснить ему его горе, примирить его с ним...
... «Плывут прощальные венки, и все — терновые...» Видяево... Годовщина гибели атомного подводного крейсера «Курск». Из фиорда Ура-губы не видно морского горизонта, его загораживают скалы, поросшие корявыми деревцами и буйными мхами... Север обрамил общее горе достойно и строго: скалы, море и чайки-плакальщицы; в меру солнца и в меру дождя.
