Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Чернобровкин Александр Васильевич.Российский писатель, драматург и сценарист. Родился в городе Путивль Cумской области (там, где было написано «Слово о полку Игореве»). Писать начал в 1985 году. Первая публикация состоялась в газете «Водный транспорт» летом 1989 года – рассказ «Арлекин и Женечка». И в том же году являлся участником IX (и последнего) Всесоюзного совещания молодых писателей. Публиковался в журналах «Морской флот», «Приключения, фантастика», «Четвертое измерение», «Искатель», в том числе и зарубежных. Автор двух опубликованных книг.
Он автор нескольких романов («Время – ноль», «Мера прощения», «Столешников переулок» и др.), повестей и рассказов («Последнему – кость», «Побег в зону», «Наезд» и др.), а также пьес и киносценариев. В 1992-1994 гг. писатель создал цикл фэнтезийных рассказов «Были древних русичей».
отрывок из произведения:
...Мирошник — пожилой кряжистый мужчина с волосами, бровями и бородой пепельного цвета (когда-то темно-русыми, а теперь выбеленными сединой и мукой) — сидел при свете лучины за столом перед пузатой бутылкой красноватого стекла, чаркой, наполненной на треть водкой, огрызком луковицы и недоеденным ломтем ржаного хлеба в просторной горнице, в которой царили беспорядок и грязь, потому что давно не хозяйничали здесь женские руки, а у мужских были свои заботы. Из горницы вели две двери: одна во двор, а другая в мельницу водяную, сейчас не работающую, но поскрипывающую тихо и тоскливо какой-то деревянной деталью. Когда скрип на миг смолк, мирошник, подняв чарку, долго смотрел в нее мутными, будто присыпанными мукой, глазами, потом выпил одним глотком и крякнул, но не смачно, а грустно и обиженно: жаловался ли, что жизнь у него такая поганая, или что водка заканчивается — кто знает?!
— Апчхи! — словно в ответ послышалось из-под печки.
— Будь здоров! — по привычке пожелал мирошник.
— Как же, буду! — недовольно пробурчал из-под печки домовой и зашевелился и заскреб когтями снизу по половицам.
— Не хочешь — не надо, — примирительно произнес мирошник и захрустел огрызком луковицы, заедая его хлебом. Крошки он ладонью смел со стола к печке. — На, и ты перекуси.
Домовой заскребся громче, потом недовольно хмыкнул и обиженно сказал:
— И все?!
— Больше нет. Сам, вишь, впроголодь живу.
— Бражничать надо меньше, — посоветовал домовой.
— Надо, — согласился мирошник. — Было бы чем заняться, а то сидишь, сидишь, как кикимора на болоте, поговорить даже не с кем.
— Ага, не с кем! — обиженно буркнул домовой. — Смолол бы чего-нибудь, а? Я бы хоть мучицы поел.
— Нечего молоть. Вот новый урожай подоспеет... — мирошник тяжело вздохнул.
— Апчхи! — подтвердил домовой, что не врет человек, громко и часто застучал лапой, как собака, гоняющая блох.
— Будь здоров! — опять по привычке пожелал мирошник.
Домовой пробормотал в ответ что-то невразумительное, поерзал чуток и затих, наверное, заснул.
А мирошник вылил в чарку последние капли из бутылки, зашвырнул ее в красный угол под икону. Водки хватило только язык погорчить, поэтому мирошник зло сплюнул на пол и замер за столом, лишь изредка поглаживая ладонями плотно сбитые доски, точно успокаивал стол, просил не сердиться на него за беспричинное сидение поздней ночью.
Во дворе послышался скрип тележных колес, заржала лошадь. Мужской голос, трубный, раскатистый, потребовал:
— Эй, хозяин, принимай гостя!
Мирошник даже не пошевелился: мало ли он по ночам голосов слышал — мужских и женских, трубных и тихих, раскатистых и шепелявых, — а выглянешь во двор, там никого.
— Мирошник! — опять позвал мужской голос, теперь уже с крыльца...
...Мирошник — пожилой кряжистый мужчина с волосами, бровями и бородой пепельного цвета (когда-то темно-русыми, а теперь выбеленными сединой и мукой) — сидел при свете лучины за столом перед пузатой бутылкой красноватого стекла, чаркой, наполненной на треть водкой, огрызком луковицы и недоеденным ломтем ржаного хлеба в просторной горнице, в которой царили беспорядок и грязь, потому что давно не хозяйничали здесь женские руки, а у мужских были свои заботы. Из горницы вели две двери: одна во двор, а другая в мельницу водяную, сейчас не работающую, но поскрипывающую тихо и тоскливо какой-то деревянной деталью. Когда скрип на миг смолк, мирошник, подняв чарку, долго смотрел в нее мутными, будто присыпанными мукой, глазами, потом выпил одним глотком и крякнул, но не смачно, а грустно и обиженно: жаловался ли, что жизнь у него такая поганая, или что водка заканчивается — кто знает?!
