Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Воронов, Николай Павлович (р. 20 ноября 1926, г. Троицк, Челябинская обл.) — русский писатель-фантаст. Родился в семье рабочего. Окончил Литературный ин-т им М. Горького в 1952. Член КПСС с 1950. Член СП СССР с 1956. Награжден медалью. Жил в Москве.
Первые публикации — 1954.
Первая книга — сборник рассказов «Весенней порой» (1956).
Первая НФ публикация — очерк «Несущие вечный огонь» (1962).
Самое заметное произведение Воронова — роман «Юность в Железнодольске» (1968), опубликованном в «Новом мире».
Лауреат премии Кемеровского металлургического комбината «Северянка» (1984).
Романы «Похитители Солнца» (1988) и «Сам» (1988) представляют собой сатирическое отображение истории и нравов советского общества, ставшее возможным в период перестройки.
отрывок из произведения:
...Я не поехал этой весной в Коктебель, однако неотлучно присутствую в нём. Здесь, на Тропарёвском холме, подобье моего кокона, из которого я высвободился и улетел. Раньше, когда отчуждался от Тропарёва, и Таня, Татьяна Петровна, священная Танаакин, замечала это, она говорила:
— Твой мир там, антимир тут.
Сочувствие слышалось в её голосе, тогда как любая другая жена могла бы досадовать, обижаться, негодовать, бесноваться. Отнюдь не самопожертвенность проявлялись в Тане, хотя она была наделена ею безмерно: проявлялось в ней благожелательство матери. Неуследимо для меня Таня снимала причины, из-за чего оставлялась Москва, и я оказывался в Коктебеле.
Теперь Таня в горних пределах, и некому всеосвободительно отправить меня на берег Волошина. И всё же я там, неизбывно.
Куда-то подевался на годы археолог Гектор Антонович Виларас. Вот человек, душа которого повёрнута к Солнцу. Я думаю о Виларасе, выходя из комнаты в лоджию. Нынешним утром я созерцаю башню Генуэзской крепости, отделанную Гектором Антоновичем, и угадываю в ней кровное родство с кремлёвскими башнями. И едва облокачиваюсь на перила, Виларас возникает на мосточке в зазоре между кипарисом и пирамидальным шпилем. Позади Вилараса слепяще лучится море, тем и выделяет роскошно его седину и мерцание всегда горячечных глаз, восторжен ли, скорбящ ли. Чем он старше, тем сизее, рельефней, приближенней его лицо к скалистости Пилы-горы, по-татарски называемой Сюрю-Кая.
Виларас машет портфелем, вскинутым над головой, и кричит:
— Я у калитки.
Он только что из Симферополя, скучал о Коктебеле. Не терпится попасть в свою хижину, сколоченную на закрайке давно порушенного городища Тепсень. В хижине находки из припортовой лагуны Калиеры, из Неаполя Скифского, из ям под Белогорском, где жили мустьерцы. Я слыхал о тончайших вырезных рисунках мустьерцев на чёрных кремнях, но видеть их не довелось. Виларас беспокоится, как бы не опустошили хижину, даже тревожится о пифосах. Пифосы огромны, метра два высотой, стоят в узких круглых раскопах. Успокаиваю Гектора Антоновича: навряд ли у воров хватит сил вытащить пифосы. У него машинная тревога: подгонят кран с телескопической стрелой, и пропали пифосы.
Всяческие эпохи случались на многогрешной земле Крыма, но столь проклятущей эпохи — повального разворовывания — не было.
Берегом, где путь короче, Гектор Антонович не желает идти: противны образины гаражей, сложенных из железобетонных блоков за Киловой горкой. Нувориши лишены и совести, и архитектурного вкуса.
Бредём через писательский парк, около шоссе, вдоль базарчика. Внезапно, наискосок от тиховейного кафе «Ветерок», обнаруживаем строение каверзного вида с претензией на виллу. Виларас отворачивается от него, а я не могу удержаться от хохота. Там-то, возле Киловой горки, тупорылые типы гаражей, а тут действительно образина виллы, наводящая на нежеланное соображение о чем-то крючкотворном, неправедном.
Спрашиваем прохожего, чьи, дескать, чертоги. Человек явно подзаряжен вином и расположен к подначке.
— Его самого. Раньше славился на всю Россию ювелир Фаберже, теперь — Юрченко.
Досаду, переросшую в ёрничество, несли замечания прохожего. А во мне гнездилось сожаление о Юрченке, которого я не встречал целую вечность. Сожаление до сих пор беспокоило меня, и я рассказал Гектору Антоновичу про случай, отяжеливший моё сердце так неустранимо...
...Я не поехал этой весной в Коктебель, однако неотлучно присутствую в нём. Здесь, на Тропарёвском холме, подобье моего кокона, из которого я высвободился и улетел. Раньше, когда отчуждался от Тропарёва, и Таня, Татьяна Петровна, священная Танаакин, замечала это, она говорила:
