Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Александр Маркович Каменецкий, род. 12.01.72 в Харькове. Окончил филфак ХГУ (русское отделение), затем — психфак Гуманитарной Академии, тоже в Харькове. Около 10 лет оттрубил в журналистике. Параллельно занимался приватно психотерапией, вел тренинги, разработал несколько тренинговых программ. С мая 2001 года живу в Германии, г. Rostock. Работаю с постпсихиатрическими клиентами в одной из структур системы социально-психологической поддержки . Женат, детей нет.
Первый опыт в литературе — эзотерическая повесть, опубликованная в одном из журналов (1997). Реально начал писать с мая 2001 г., в общежитии для еврейских эмигрантов, чтобы просто выжить психологически. На сегодняшний день есть: пьеса «Чудо», сборник «20 рассказов», роман «Последний пророк». До публикации дело пока не дошло. К сожалению, задуманное на порядок превышает написанное.
отрывок из произведения:
...Оконные стекла еще не запылали обычным багровым блеском, но дым от сырого хвороста уже сочился сквозь щели в старых, растрескавшихся рамах. Доктор раздраженно, с шумом втянул несколько раз воздух, раздувая ноздри, поморщился и снова уткнулся в книгу, водя по еле видным строчкам длинным узловатым пальцем. Но буквы сливались с грязно-желтым пергаментом, подмигивали доктору, то исчезая, то возникая снова, отчего темный смысл семнадцатой главы тонул без следа в вязком крошеве безграмотного перевода с арамейского. Недовольный, доктор помахал в воздухе ладонью, разгоняя назойливый едкий запах, протер рукавом камзола слезящиеся глаза и забормотал вполголоса, силясь понять, где ошибался переводчик, а где намеренно путал следы хитромудрый автор «Сефер ха-Бахир«: «А если бы существовала система нечистых миров... хм-м... и не было бы возможности исправить и достичь состояния гимел, ведь нельзя исправлять то, чего не имеешь. Поэтому нет места вопросу, как появилась из состояния алеф... н-даа... но состояние алеф обязывает ее появление и поддержку Творцом ее существования в состоянии бет...» Доктор вздохнул и перевернул страницу. Двухсотлетней давности спор испанских каббалистов, занимавший его последние полгода, не сделался за это время ни яснее, ни интереснее. Он попытался вспомнить, какому суждению Абулафии обязана была своим появлением на свет запутанная и нескладная семнадцатая глава, но память, подобно кислоте, давно растворила и суждение, и самого Абулафию, и все предыдущие главы, которым доктор решил посвятить остаток жизни. Резкий вечерний ветер безжалостно гнал в комнату дым, всегда вызывавший долгие приступы трескучего сухого кашля. Опершись обеими руками о стол, доктор оторвал от кресла грузное тело, постоял немного, чтобы не закружилась голова, захлопнул книгу и подошел к окну. Три костра, обязанные к этому времени уже весело пылать, сочились, между тем, унылыми сизыми струйками. Приглядевшись, доктор понял, что на дворе дождь, и дрова безнадежно испорчены. Палачи суетились, вороша костры длинными палками, толпа недовольно переминалась с ноги на ногу; некоторые, махнув рукой, и вовсе отправлялись домой, не дождавшись даже первого крика еретиков. Доктор вздохнул: из-за проклятого дождя целый вечер нечем будет дышать, и работать не получится — значит, впереди, как обычно, бесконечно долгая ночь без сна, коптящий светильник, рези в Vesica urinaria, отчаяние и тоска. Тяжело шаркая и переваливаясь с ноги на ногу, он направился к шкафу, поддерживая длинные полы истертого камзола и ворча с раздражением:
— Клянусь Именем Примематум, завтра же сяду писать бургомистру... Пусть жгут где угодно... ведь жгли же раньше и в Гюстрове, и в Бад Доберане, и в Грааль-Мюрице... зачем их всех теперь сюда свозят, под самые окна... И бургомистру, и епископу... а если не послушают, самому маркграфу Мекленбургскому... И до завтра ждать не стоит, прямо сейчас и сяду... Так и напишу... самому маркграфу... жгите у себя в Хайлиген Дамм... хоть во дворце... или хотя бы позаботьтесь о дровах, что ли...
Остановившись, он окинул взглядом старинный свой шкаф, доставшийся по наследству от прежних хозяев дома и удивительно похожий на университетскую кирху в великолепном Нюрнберге, порог которой он переступил когда-то, задыхаясь от радости и волнения, розовощеким безбожным студентом. Его остудили тогда суровая прохлада собора и запах нездешней сырости, который источали погребальные плиты, врезанные в серые стены; он растерялся под недосягаемым темным сводом, где сходились в невидимую точку крутые аркады, словно в центре мироздания, имя которому Истина...
...Оконные стекла еще не запылали обычным багровым блеском, но дым от сырого хвороста уже сочился сквозь щели в старых, растрескавшихся рамах. Доктор раздраженно, с шумом втянул несколько раз воздух, раздувая ноздри, поморщился и снова уткнулся в книгу, водя по еле видным строчкам длинным узловатым пальцем. Но буквы сливались с грязно-желтым пергаментом, подмигивали доктору, то исчезая, то возникая снова, отчего темный смысл семнадцатой главы тонул без следа в вязком крошеве безграмотного перевода с арамейского. Недовольный, доктор помахал в воздухе ладонью, разгоняя назойливый едкий запах, протер рукавом камзола слезящиеся глаза и забормотал вполголоса, силясь понять, где ошибался переводчик, а где намеренно путал следы хитромудрый автор «Сефер ха-Бахир«: «А если бы существовала система нечистых миров... хм-м... и не было бы возможности исправить и достичь состояния гимел, ведь нельзя исправлять то, чего не имеешь. Поэтому нет места вопросу, как появилась из состояния алеф... н-даа... но состояние алеф обязывает ее появление и поддержку Творцом ее существования в состоянии бет...» Доктор вздохнул и перевернул страницу. Двухсотлетней давности спор испанских каббалистов, занимавший его последние полгода, не сделался за это время ни яснее, ни интереснее. Он попытался вспомнить, какому суждению Абулафии обязана была своим появлением на свет запутанная и нескладная семнадцатая глава, но память, подобно кислоте, давно растворила и суждение, и самого Абулафию, и все предыдущие главы, которым доктор решил посвятить остаток жизни. Резкий вечерний ветер безжалостно гнал в комнату дым, всегда вызывавший долгие приступы трескучего сухого кашля. Опершись обеими руками о стол, доктор оторвал от кресла грузное тело, постоял немного, чтобы не закружилась голова, захлопнул книгу и подошел к окну. Три костра, обязанные к этому времени уже весело пылать, сочились, между тем, унылыми сизыми струйками. Приглядевшись, доктор понял, что на дворе дождь, и дрова безнадежно испорчены. Палачи суетились, вороша костры длинными палками, толпа недовольно переминалась с ноги на ногу; некоторые, махнув рукой, и вовсе отправлялись домой, не дождавшись даже первого крика еретиков. Доктор вздохнул: из-за проклятого дождя целый вечер нечем будет дышать, и работать не получится — значит, впереди, как обычно, бесконечно долгая ночь без сна, коптящий светильник, рези в Vesica urinaria, отчаяние и тоска. Тяжело шаркая и переваливаясь с ноги на ногу, он направился к шкафу, поддерживая длинные полы истертого камзола и ворча с раздражением:
