Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Святослав Владимирович Логинов. Настоящее имя — Святослав Владимирович Витман. Один из ведущих российских писателей-фантастов «поколения семидесятых».
Родился в г.Ворошилове (ныне Уссурийск) Приморского края. С 1952 года живет в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Окончил химический факультет ЛГУ в 1973 году. Работал стажером в Государственном институте прикладной химии, инженером в ВНИИ Антибиотиков и ферментов, комиссаром комсомольско-молодежного отряда в Нечерноземье, инженером ГСКТБпПСМиОЗ МПСАиСУ СССР(Государственное Союзное конструкторско-техническое бюро по проектированию счетных машин и Опытный завод Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления), начальником бюро охраны окружающей среды на Заводе им. Климова, грузчиком в универсаме, учителем в школе, редактором в редакциях нескольких издательств, методистом в комитете по образованию мэрии Санкт-Петербурга, сторожем в частной фирме. Участник Ленинградского семинара фантастов под руководством Бориса Стругацкого с марта 1974 года. С 1995 года — профессиональный писатель. Первая публикация — рассказ «Грибники» (1974). Дебютный сборник — «Быль о сказочном звере» (1990).
Лауреат премии:
«Великое кольцо» 1983 года за рассказ «Цирюльник», «Интерпресскон» 1994 года за роман «Многорукий бог далайна»,
отрывок из произведения:
... «Послушивай!..» — эхо прозвучавшего двести лет назад крика мечется в подворотнях, ударяется о глухие стены, стоячей волной дрожит в дворах-колодцах. Кто умеет, услышит его не только сейчас, но и через сто лет. Город полон голосов, главное — отделять умерший звук от живого. Но даже умелец с чутким ухом не различит звука шагов бегущего Авалса. Кьяновские кроссовки касаются тротуара совершенно бесшумно. Бежишь и сам себя не слышишь.
«Посматривай!..» — а кому посматривать? Хоть все глаза прогляди в ночную ясность — а его не разглядишь. Увидать — дело не хитрое, а ты разгляди, когда всё кругом тает в обманном свете, смущает чувства и блазнит беспомощный разум. Человек ходит по городу, распахнув очарованные глаза, смотрит, видит и не осознаёт. Вот мелькнуло что-то — и нет ничего, да и как могло мелькнуть, если света кругом — хоть газету читай, хоть подбирай иголки? Неподвижность царит, живая, спящая. Недолгие полчаса ночи — его время. Над головой не заря, не зарево, а просто свет, пока ещё жемчужный. Жемчуг — прекрасный камень невинного обмана. Пронзительно светлый и непроницаемый для взгляда. Красивее всего блестит жемчуг в обманном пламени свечей, когда он не даёт тени. А во время белой ночи жемчуг не виден, кажется простым окатышем, внучатым племянником гранитных монолитов, одевающих Неву.
Теперь Авалс бежал по набережной, скользя кроссовкой по слизи камня. Гранит безучастно терпел прикосновения. Сколько грубых человеческих касаний должно пройти по нему, чтобы на камне остался след... И что должно стрястись, чтобы битый ногами камень мостовой оказался потрясён до глубины души... Это гранитный постамент может вечно помнить удар вражеского железа, мостовые не хранят даже следов бомб. Отремонтировать — и забыть. Хотя рассказывают, что где-то под многослойным асфальтовым пирогом до сих пор можно найти следы копыт, каких не бывает у живых лошадей. Тётки с совковыми лопатами и мужики в оранжевых дорожно-ремонтных жилетах видели этот след, но среди бела дня не смогли рассмотреть. Что могут совковые тётки? Окажись рядом поэт или художник — он бы разглядел, но художники берегут руки, а поэты слишком субтильны, они не способны взламывать асфальт даже ради единого слова правды. Прозаики исполнены прозы жизни, им не интересен след копыта на камне. Вот и спрашивается, кто мог видеть фантастический след, да ещё и рассказать о нём во всеуслышание? Веры такому фантасту нет, да и прежде не больно бывало.
А об Авалсе даже легенды не сохранится. Вот бросится он сейчас в Неву с пролёта сведённого моста — ряби на воде не появится, так и будет река струить свои гекзаметры.
Авалс остановился на мгновение, беспомощно огляделся. Место знакомое, они шли здесь не больше получаса назад. Дружно шли, в ногу, всё было привычно и знакомо. Так нет, захотелось дураку самостоятельности, белая ночь в голову ударила, и помчался дурак куда глаза глядят. Теперь кружи бестолково, ищи потерявшегося хозяина. Спрашивается, где его черти носят? Ведь не только Авалс без хозяина пропадёт, хозяину тоже сладко не будет, говорят, от такого и помереть можно. Вот только хозяин пропажи не заметит и искать не станет. И никто не заметит до самого восхода солнца. А уж от солнца не скроешься, оно всё видит. И хозяина, каков он есть, хуже голого, и Авалса, как он без хозяина по улице разгуливает. После этого разговор с преступником будет коротким, а вернее, вовсе никакого разговора не будет. Не останется от Авалса даже пятнышка.
Заметался бестолково, предвидя близкую гибель, вздел руки мелодраматическим жестом. И вдруг, ударя в лоб рукою, охнул от ослепительной догадки, которая не должна была являться в тёмную от природы голову: «Ну с чего он решил, что хозяин станет кружить по старым местам, будто потерялся или потерял что-то важное?.. Ясно ведь, дождался, пока мост сведут, тормознул праздную ночную машину и давно уже дома чай пьёт, а то и без чая уснул, умаявшись ночными красотами». Домой надо было бежать, там и ждать хозяина!
Помчался что есть сил, прикидывая в уме, сколько времени бежать до дома... через мост, по Литейному, Невский пересечь, что даже ночью небезопасно, по Владимирскому, Загородному проспектам... полчаса бежать, не меньше, а ночи осталось едва пять минут. Раньше, рассказывают, можно было к трамваю прицепиться, проехаться на колбасе, а у нынешних трамваев держаться не за что...
... «Послушивай!..» — эхо прозвучавшего двести лет назад крика мечется в подворотнях, ударяется о глухие стены, стоячей волной дрожит в дворах-колодцах. Кто умеет, услышит его не только сейчас, но и через сто лет. Город полон голосов, главное — отделять умерший звук от живого. Но даже умелец с чутким ухом не различит звука шагов бегущего Авалса. Кьяновские кроссовки касаются тротуара совершенно бесшумно. Бежишь и сам себя не слышишь.
