Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Невский Юрий Владимирович родился в 1963 году недалеко от славного моря священного Байкала в городе Улан-Уде.
Суровая красота «края земли», своеобразие окружающего мира не могло не отразиться на впечатлительной натуре будущего писателя. Но пожалуй еще более сильное влияние оказали на него прочитанные в детстве и юности книги. Особенно произведения Х.Кортасара. Не случайно начал Невский с фантастических рассказов, которые, впрочем, не укладывались в обычные рамки жанра.
Писатель Невский не похож ни на кого и сравнить его не с кем. Он единственный в своем роде. И наверное, в этом его сила. Произведения его — это несбывшиеся сны, сложные, загадочные, порой страшные. Сны современного человека о прекрасной, щемяще короткой жизни.
отрывок из произведения:
...Я не был членом Правительства. Я хорошо помню. Я дружил с капитаном Арсаланом Ринчиновым. Он был в отставке из другой эпохи и работал у нас электронщиком, за спиной клубилось тишайшее безмолвие тридцати прыжков в Абсолютное Не... Но на защитной куртке еще был виден полустертый номер «девять». В мочке левого уха он носил серебряную радиоклипсу — знак особой надежности. Обычно он слушал по ней виолончельную музыку.
Я хорошо помню, я помню несколько раз, что смерть пролетала мимо — она попала в «девятку». Кто мог знать, зачем у капитана на защитной куртке, на спине, выбит этот полустертый порядковый номер? Как может защитить защитная куртка, если она пронумерована, будто специально для кого обрывком мишени, да еще черно-желтого резкого обозначения? Она пролетела мимо — поколебала пламя наших свечей и улыбок: у кого-то перегорели лампочки и приборы, у кого-то засвечены лучшие кадры с тещей, сломались «молнии» на дорожных саквояжах, перекипел кофе, случились преждевременные роды, а может быть, кто-то просто прикрыл форточку, распахнутую случайным сквозняком... Она была среди нас — говорили ли мы полушепотом или судорожно смеялись в кафе, прикуривая бесконечные сигареты, неразборчиво признавались в любви осенним шапочкам случайных попутчиц в полночи грохочущих поездов или по сто раз обламывали спички, зажигая все свечи в Храме Падающих Свеч (вблизи вечной лихорадки Ракетопарка-1). Магнитофоны, работающие на «запись», уловили в то время неясную тонкогорлую песнь бессмертника, один синти-саксафонист говорил мне, что как раз тогда сгорело у него четыре синти-сакса, прежде чем он изобразил нечто, отдаленно напоминающее «Стразтиз» Ч. Маркера. Все, все было у нас наперекосяк! Один биг-прыгатель «Синий протест» — как прыгнул! задрейфовал, свернул с курса, скукожился в пространстве...
Два Космоса лежали передо мной, два Космоса: белый и синий. И если белый — это молчаливый бегун от инфаркта трусцой... (радостно быть мне обманутым первым снегом) — то синий? — ...это когда между ней и Августом ничего нет, она плывет по августовской воде... Но я понял их предназначение: мое прошлое и будущее — выдавил из тюбиков белила цинковые и ультрамарин, разбросал географические карты с разновеликой глыбью морей и новобрачной белизной простынок неопознанных континентов, перечитал заново белые стихи в синей обложке ночи, стряхнул с сигарет великих снежных равнин, тоской замкнувших горло, белоснежный пепел чаек в лазоревую майолику океана... — да и перевил это всетаинственной лентой Мебиуса, ей же и подвязал волосы китайской косицей, чтобы по технике безопасности не выбивались из-под термической каски.
...ты говоришь, что я пытал пространство, ушел за горизонт вслед за серым портфелем агента Госстраха — Крысолова, извлекающего тонкогорлую песнь бессмертника? что я брел наизусть тридцать километров от трактора, от всех этих сигнализейшен — спешил, что только через сутки меня в бреду и рвоте обнаружила поисковая группа вертолетов? — да, в черную вену пустыни, в рубчатый желудок песков...
а знаешь ли ты, что у меня образовалась ужасная рвота, я блевал целыми кусками Времени? из меня извергались проклятые пространства, события, эпохи... ну, потом, все эти крючки, квадратики, колесики, пружинки, минутки, секундочки, травинки, муравьишки... это — Время блевать, да? ты протягиваешь мне руки через мраморное отчуждение утреннего столика кафе, но тебе не надо... знать, что там была только грязная мыльная пена и отовсюду падали, зачарованно кружась, бритые чайки и подержанные корейские велосипеды, только чайки и велосипеды... — нет, дорогая, не все так просто! это орбитальный сон, что?! орбитальный сон, я говорю: С! — О! — Н!.. а? да, да, я слышу, говорите громче, алле-о?!.. дайте мне комнату с серым потолком с запада на север, алле-о! — ну что ж, пожалуй, я пойду, дорогая, оставляя тебя в этом каменном кафе... привет! на этом заканчиваю свое письмо, передавай приветы всем нашим близким и знакомым, всего тебе наилучшего... целую, конечно!...
...Я не был членом Правительства. Я хорошо помню. Я дружил с капитаном Арсаланом Ринчиновым. Он был в отставке из другой эпохи и работал у нас электронщиком, за спиной клубилось тишайшее безмолвие тридцати прыжков в Абсолютное Не... Но на защитной куртке еще был виден полустертый номер «девять». В мочке левого уха он носил серебряную радиоклипсу — знак особой надежности. Обычно он слушал по ней виолончельную музыку.
