Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Инара Озерская. Родилась в Риге. Писатель, журналист. Первая книга стихов «Там» — 1993, прием в Латвийский Союз писателей — 1994, публикации в журналах «Даугава» (Рига), «Шпиль» (Рига), «Черновик» (Москва), «Крещатик».
отрывок из произведения:
...Профессор Пятигорский заметил на третьей, кажется, лекции, что есть разные слои содержаний и в речи письменной, и в речи устной. Мне думается, что это замечание верно не только для книг или речей, но и для всех содержаний бытия, которые могут оказаться для нас либо звучными и значимыми, либо опустошенными и безуханными, в зависимости от того, в какой фазе восприятия мы сами пребываем. И любой, даже великий, даже давно вроде бы знакомый текст оказывается нечитаемым и непонимаемым. О таком состоянии слепоты восприятия блестяще сказал Герман Гессе: «И вот я уже держал в руках Хартию Братства! Что она, может статься, окажется для меня не столь уж удобочитаемой, — с этой перспективой мне еще надо было свыкнуться. Но дело обстояло так, что я ее вовсе не мог прочитать. Она было написана, как мне показалось, греческими буквами, а по-гречески я кое-как понимал; но отчасти это было очень старинное, диковинное письмо, знаки которого при всей своей кажущейся четкости оставались для меня почти сплошь непонятными, отчасти сам текст, по-видимому, был составлен на каком-то диалекте или на тайном наречии адептов, так что мне лишь изредка удавалось разобрать то одно, то другое слово, да и то окольными путями догадок и аналогий».
Приведя цитату из «Паломничества в страну Востока», я признаюсь в том, что и приезд, и лекции профессора Пятигорского прежде всего напомнили мне вовсе не все написанные им труды, а ироничную и умную книгу Гессе о пожизненных блужданиях сознания между узнанным и позабытым, между состоянием прозрачного восприятия и восприятия, замутненного саркастически-недалеким обыденным мышлением. И, в сущности, я могла привести любую другую цитату из какой угодно настоящей книги, и эта цитата оказалась бы синонимична сказанному Гессе. А для меня написанное только что стало крючком, который потянул за собой слова из авторского предисловия к книге М. К. Мамардашвили, А. М. Пятигорского «Символ и сознание«: «Оба мы совершенно уверены, что есть (не «существует», а «есть»!) одна философия, по-разному выполненная в текстах разных стран, культур, времен и личностей. Просто одна и та же действующая в ней сила вспыхивала в мире как разные имена». А какие образы (мысли, цитаты, язвительные замечания...) всплывут в сознании любого из читающих это эссе, мне уже совершенно неважно, потому что все это не больше, чем детская игра «в салочки». Если мне кого-то все-таки удалось догнать и засалить, то я с чистой совестью обо всем позабуду и побегу дальше...
...Профессор Пятигорский заметил на третьей, кажется, лекции, что есть разные слои содержаний и в речи письменной, и в речи устной. Мне думается, что это замечание верно не только для книг или речей, но и для всех содержаний бытия, которые могут оказаться для нас либо звучными и значимыми, либо опустошенными и безуханными, в зависимости от того, в какой фазе восприятия мы сами пребываем. И любой, даже великий, даже давно вроде бы знакомый текст оказывается нечитаемым и непонимаемым. О таком состоянии слепоты восприятия блестяще сказал Герман Гессе: «И вот я уже держал в руках Хартию Братства! Что она, может статься, окажется для меня не столь уж удобочитаемой, — с этой перспективой мне еще надо было свыкнуться. Но дело обстояло так, что я ее вовсе не мог прочитать. Она было написана, как мне показалось, греческими буквами, а по-гречески я кое-как понимал; но отчасти это было очень старинное, диковинное письмо, знаки которого при всей своей кажущейся четкости оставались для меня почти сплошь непонятными, отчасти сам текст, по-видимому, был составлен на каком-то диалекте или на тайном наречии адептов, так что мне лишь изредка удавалось разобрать то одно, то другое слово, да и то окольными путями догадок и аналогий».
