Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Генрих Вениаминович Сапгир (1928-1999) — известный поэт-лианозовец, один из самых талантливых представителей российского литературного андеграунда. Печатался в первом «самиздатском» «Синтаксисе», «Метрополе», альманахе неофициальной поэзии «Аполлон — 77»,журналах «Стрелец», «Континент», «Новый мир», «Часть речи» и др. Автор многих книг, одна из которых — «Летящий и спящий» — выпущена в 1997 году издательством «Новое литературное обозрение». В новой книге, включающей произведения преимущественно последнего года жизни, а точнее лета 1999 года, органично сочетаются лаконизм и удивительное разнообразие выразительных средств, безоглядность эксперимента, любовь к точной детали, игре, гротеску, иронии и неожиданный искренний пафос, стремление к экстатичным состояниям духа.
отрывок из произведения:
...Все мне кажется, где-то близко он разговаривает. Там в проулке за кустом жасмина. Еще солнце невысоко, а вышел он с первыми лучами, предположим, от Раменского. Утром скорей всего милиция не обратила особого внимания на тихую толпу бородатых не то цыган, не то арабов в длинных серых одеждах. Милиционер Сергей, возвращаясь с дежурства, вообще смотрел сквозь разговаривающих — на сельский магазин и думал о бутылке. Видимо, деревенское крылечко и желтая старая вывеска СЕЛЬМАГ№117 казалась ему более реальной, чем эта достойно идущая по сосновой аллее кучка неместных и не пьяниц. Зато вечные малаховские евреи, неважно живые или умершие, еще живущие здесь или давно уехавшие в Америку, полагаю, встречали их с радостью и настойчиво приглашали в дом. Учитель обычно принимал приглашения, приветливо улыбаясь. Заглядывал, говорят, на дачу моих соседей. Там еще две сестры, для которых в юности я ломал охапками чужую сирень, ( а может быть для их бабушек ) все равно — Марфа и Мария.
Голос был доверительней и мягче, чем у отца или Лазаря, и ложился прямо в сердце. Мария слушала Его и, робея увидеть слишком светлое и спокойное лицо, смотрела вниз на ноги Учителя в тазу. Там оно тоже смутно отражалось в воде, когда Он наклонялся, и было как-то понятнее и ближе.
Мужские запыленные высокие золотистые ноги.
У Отца более грубые и толстые, поросшие черным волосом.
У Лазаря, тоньше, но темнее и длиннее, целомудренные, юношеские.
У дяди Аарона более мускулистые и сильные, свирепые, она бы сказала. Марии всегда было немного стыдно смотреть на него, когда он приезжал откуда-то издалека. И появлялся в воротах, широко расставив ноги, лохматый с посохом в руке.
У меня, когда я был молод, были крепкие ноги и долго могли бежать. Никаких особенных рекордов я не ставил, даже когда подростком брал в во дворе школы стометровку. Я всегда с некоторой гордостью созерцал свои ноги — на пляже. И сейчас они почти не изменились. Просто одна нога теперь стала как деревянная и плохо подчиняется приказам спинного мозга или кто там ими командует. Учитель, вероятно, мог бы меня исцелить сразу. Но я не знаю, где он ходит со своими Учениками. Если он сейчас у соседей, попробую заглянуть хотя бы мысленно.
Низкое солнце сквозь щель при полу — откинутом пологе косо било в медный таз, который звучал почти слышно.
Далее на медном дне очень ясно — небольшие ступни, не изуродованные римской обувью. Учитель и теперь пришел издалека, Он привык ходить босой, подошвы загрубели, потрескались, но мозолей не было. Суставы пальцев слегка покраснели. С видимым удовольствием Учитель пошевеливал ими в теплой воде. Длинные волосы девушки почти касались лодыжек.
Вдруг, уступая внезапному порыву, Мария отстранила жесткое холстинное полотенце, которое протягивала сестра Марфа. Она взяла и оттерла сухощавую ногу гостя своими тяжелыми, темными без блеска волосами быстро и насухо — сначала правую, потом левую.
Учитель благодарно опустил на ее голову свое благословение — руки. Мария порывисто схватила и поцеловала широкие кисти. Он не отнимал своих ладоней от ее губ. «Руки у Него тоже маленькие, не жесткие мозолистые, как у крестьянина или раба — и не мягкие ладони ребэ. Сухие, крепкие, горячие — и пахнут полынью. Небольшие затвердения между указательным и большим пальцами, видимо, от молотка и рубанка»...
...Все мне кажется, где-то близко он разговаривает. Там в проулке за кустом жасмина. Еще солнце невысоко, а вышел он с первыми лучами, предположим, от Раменского. Утром скорей всего милиция не обратила особого внимания на тихую толпу бородатых не то цыган, не то арабов в длинных серых одеждах. Милиционер Сергей, возвращаясь с дежурства, вообще смотрел сквозь разговаривающих — на сельский магазин и думал о бутылке. Видимо, деревенское крылечко и желтая старая вывеска СЕЛЬМАГ№117 казалась ему более реальной, чем эта достойно идущая по сосновой аллее кучка неместных и не пьяниц. Зато вечные малаховские евреи, неважно живые или умершие, еще живущие здесь или давно уехавшие в Америку, полагаю, встречали их с радостью и настойчиво приглашали в дом. Учитель обычно принимал приглашения, приветливо улыбаясь. Заглядывал, говорят, на дачу моих соседей. Там еще две сестры, для которых в юности я ломал охапками чужую сирень, ( а может быть для их бабушек ) все равно — Марфа и Мария.
