Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эдуард Русаков. Родился в 1942 году в Красноярске. Окончил Красноярский медицинский институт и Литературный институт им. А.М. Горького. Прозаик, автор многих книг и публикаций в журналах «Знамя», «Юность», региональной печати. Заместитель главного редактора журнала «День и ночь».
отрывок из произведения:
...Сердобольный редактор нашей газеты предложил мне взять на недельку отпуск, чтобы отдохнуть, успокоиться, — но я отказался. Зачем? Не такая уж психотравма — смерть нелюбимой жены. Бог дал, Бог взял.
— Смотри, дело твое, — сказал редактор, глядя на меня как на тяжелобольного. Сан Саныч — так мы его зовем между собой. Саня — так я обращаюсь к нему в неофициальной обстановке. Мы с ним когда-то вместе учились на журфаке в Иркутском универе. Сто лет назад. Ровесники, вроде. А он, между прочим, выглядит меня моложе — будто ему не полтинник с лишним, а не больше сорока. Улыбчивый такой, жизнерадостный, круглолицый котяра, с редкими — кошачьими! — усиками.
Кстати, зачем я все это записываю? Ведь зарекался же: ни строчки, кроме газетной поденщины. А вот зачем-то опять пишу, пишу. Кому они нужны, эти мои записки? Никому не нужны. Абсолютно. Тоже мне, исповедь сына века...
Между прочим, каждый журналист мечтает стать писателем. Одни сочиняют стихи, другие замахиваются на роман, третьи на словах презирают писателей и этим как раз выдают свою тайную ревностную страсть. Вот и я, махровый газетчик, производитель макулатурных однодневок, для чего-то же взялся вести эти записи... Мартышкин труд! Людей интересуют горячие свежие новости, люди любят читать про большие деньги, про катастрофы, про смерть и про секс. И всё! Моя рефлексия им на фиг не нужна.
В последнее время мне надоело проявлять на работе инициативу. Куда пошлют — туда иду. Сегодня меня послали в психбольницу, взять интервью у главного врача. В связи с полувековым юбилеем этого душеспасительного заведения. Почему бы и не сходить? Знакомое заведение: когда-то моя Вера здесь провела неделю. Правда, лечение ей тогда не помогло.
...Что ты делаешь, глупая, зачем ты целуешь мою фотокарточку? — Потому что люблю тебя, Юрочка, потому что я жить без тебя не могу, потому что ты мой самый родной и единственный, без тебя я в этом мире совсем сирота беспризорная... — А с кем ты вот на этом снимке? — Да ну, это же старое фото, уж я и не помню... — А я тебя видел вчера с этим человеком, вы сидели с ним в Суриковском сквере... Кто он такой? — Тебе померещилось, Юрочка, этого быть не может, ты у меня один, ты мой единственный...
Большой, красивый желтый дом...
Добро пожаловать. Очень даже приглядное заведение, особенно со двора. Асфальтированные дорожки, пышные клумбы с цветами, чистота, порядок. Тишина. Никаких тебе криков и воплей, никаких смирительных рубашек (впрочем, их уже полвека назад отменили, эти рубашки). И сами психи — чистые, тихие, смирные, в байковых голубых и зеленых пижамах, чинно прогуливаются по дорожкам, как в Доме отдыха.
Беседа с главным врачом прошла гладко и быстро, диктофон не подвел, зафиксировал все достижения и успехи больницы за полвека ее существования.
— Может, теперь пройдемся по палатам? — предложил Серафим Трофимыч, главный врач, крепкий голубоглазый мужичок с загорелым квадратным лицом колхозного бригадира, словно выстроганным из дубовой доски. — Для полноты, так сказать, картины, а?
Я согласился. Мне дали белый халат, и вместе с главврачом я отправился по скорбным этажам и коридорам. Всюду уют, чистота, тишина. Стены совсем по-домашнему оклеены обоями успокаивающего салатно-зеленоватого цвета, на стенах висят пейзажи и натюрморты (правда, довольно безвкусные, но ведь на хорошую живопись денег не напасешься), по углам красуются вазы с живыми цветами.
— Как тут у вас хорошо, — говорю почти искренне, — сам бы залег на недельку, передохнуть...
— Могу устроить, — шутит Серафим Трофимыч. — Но если всерьез, то без крайней нужды никому б не советовал.
— Не дай мне Бог сойти с ума, — процитировал я классика.
— Не дай Бог, — согласился главврач с Пушкиным и со мной. — Помню, когда я еще был студентом, в этой больнице, в каждом отделении, имелись наблюдательные палаты, их тогда называли «Индия» — там, за деревянной решеткой, содержались буйные больные... грязные, голые... совершенно голые!.. Спали на зловонных матрацах, брошенных на пол, тут же мочились, испражнялись... Ну, как в зверинце. Даже хуже...
— А где теперь ваша «Индия»? — спросил я. — Куда буйных помещаете?
— Нет ни «Индии», ни буйных. Ничего подобного вы теперь не найдете. Условия содержания во всех палатах одинаковые, хотя режим, конечно, разный. Но сами больные этой разницы не ощущают. Для нас они все одинаковы. Кстати, в нашей больнице, как это ни парадоксально, условия куда лучше, чем в стационарах другого профиля.
— Это точно, — кивнул я. — Недавно моя жена лежала в больнице неотложной помощи с циррозом печени — так вот там был настоящий бедлам! Теснота, духота, отношение к больным наплевательское... Мне приходилось самому платить санитаркам и сестрам, и за лекарства доплачивал тоже. А уж про питание не говорю — каждый день носил...
— И чем кончилось с вашей женой?
— А-а, — отмахнулся я. — Не будем об этом. Моя жена умерла.
— Извините, — смутился главврач и как-то странно посмотрел на меня. — Примите мои соболезнования...
...Сердобольный редактор нашей газеты предложил мне взять на недельку отпуск, чтобы отдохнуть, успокоиться, — но я отказался. Зачем? Не такая уж психотравма — смерть нелюбимой жены. Бог дал, Бог взял.
