Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Стругацкие писали, что идея повести Пикник на обочине пришла к ним, когда они увидели на лесной поляне остатки пикника. Однако если развить эту мысль, то ведь остатки пикника остаются на поляне не навсегда. Время от времени появляются уборщики, которые вычищают всю эту грязь с поляны и забирают ее с собой — на свалку или куда еще, неважно. Итак, представьте себе, что так же неожиданно, как когда-то в Хармонте и пяти других местах Земли появились Зоны Посещения, эта и другие Зоны вдруг исчезли. Также исчезли все вынесенные из нее артефакты и прочий хабар. Так или иначе были удалены и все другие — нематериальные — следы влияния Зоны на биосферу и цивилизацию Земли. Эта маленькая повесть написана именно об этом — не столько о самом процессе «зачистки» следов Посещения на Земле, сколько о последствиях этой самой «зачистки» для землян, для человечества.
отрывок из произведения:
...На ощупь Золотой Шар оказался мягким. Отсвечивающая медью поверхность колыхалась, будто внутри он наполнен водой. Рэд надавил сильнее, навалился на Шар всей тяжестью, и ему вдруг показалось, что тот зашипел, словно мяч, из которого выходит воздух. Однако Рэд не испугался, хотя любой звук в Зоне — сигнал опасности. Других звуков здесь нет. Здесь вообще больше ничего нет. Кроме опасности. Впрочем, и ее тоже нет. Есть только смерть. Только смерть.
Плевать. Вот теперь плевать. Счастье для всех даром? Подавитесь им! Пусть никто не уйдет обиженным! Столько счастья, что не унесешь. Ноги Барбриджу, и пусть пляшет по нашим костям. «Ведьмин студень» — Хрипатому, чтобы их там с головой им залило, чтобы они его ложками, жабы, жрали, да нахваливали. Нунану — Гута, зря что ли он на нее так смотрит? Все три года к ней ходил, пока Рэд сидел, ходил, утешал... А что? Он, Рэд, даже не в обиде, женщине ведь тоже надо к кому-то прислониться, пока ее рыжий дурак другую зону топчет. Да и Дик — человек порядочный, он даже Мартышку не оставит. Куда же Гута без Мартышки? Никуда ей без Мартышки... Мартышку Дик в Институт пристроит, там ее изучать будут... И папаню...
И тут Рэд завыл.
Он раздвоился. Один Рэд продолжал лежать на Шаре, выть, колотить его руками и ногами, а другой Рэд стоял рядом, наблюдая как тот воет и колотит, но сам, в отличие от двойника, ничего не чувствовал — ни боли, ни тоски, ни ярости, ни самого паршивого удивления. Этот второй словно только сейчас вырвался из Зоны, высосал досуха полную флягу крепкого, и теперь просто смотрел по сторонам — такой же высосанный до дна, что твоя фляга, но отпущенный Зоной, отпущенный на все четыре стороны этой проклятущей поганкой.
Шар сдувался. Воздух, прогорклый, вобравший за все эти годы мерзкий запах резины, с шипением вырывался из многочисленных прорех, взметая белесую карьерную пыль. Оболочка скрипела по острым камням, а сами камни хрустели, будто с них убирали тяжесть Золотого Шара, будто не воздух его наполнял, а человеческие желания — большие и мелкие, хорошие и плохие, высокие и низменные, когда-то дремлющие внутри грубой резиновой оболочки, а теперь разом исполненные.
Рэд с воем ползал по сдувшемуся шару, теперь уже просто шару, а если точнее, то и не шару вовсе, а по распластанной на камнях оболочке, и пытался ладонями закрыть прорехи, удержать внутри хоть толику воздуха, хоть крошечную часть несбывшихся еще желаний:
— Мартышка, Мартышка, Мартышка!!! — орал он во все горло, затыкая дыры, но шипение уходящего воздуха не стихало, и тогда он переползал к другой прорехе, наваливался на нее всей тяжестью, не обращая внимание на боль от впивающихся в колени щебня.
А потом он долго лежал, уткнувшись лицом в резиновую оболочку и вслушиваясь в тишину.
Кто-то стонал. И поначалу Рэду показалось, что это «веселый призрак», которому надоело торчать на одном месте, и он попер вдоль спуска в карьер, неумолимо приближаясь туда, где комком скрученного белья лежал Артур. А значит, валяться на останках Золотого Шара больше не имело смысла. Надо подтянуть под себя ноги, упереться руками и вытолкнуть самого себя из липкой грязи отчаяния.
Рэд встал, покачиваясь, и огляделся. Что-то изменилось. Самую малость, чуть-чуть, ровно на один глоток крепкого, что отделяет пьяного от мертвецки пьяного. Вот ты еще сидишь за стойкой, глотая горечь, как воду, а потом раз! И темнота, из которой пялятся угрюмые, нечеловеческие хари. Что-то не так, что-то очень не так. Рэд продолжал озираться, сжимая и разжимая кулаки. Весь его опыт, все его чутье сталкера чуть ли не кричали: «Стой! Стой, Рыжий, не шевелись!» и они, конечно же, правы, потому что если «веселый призрак» приближался, то...
— Рэд... Рэд... — слабый, еле слышный ветерок над карьером.
Рэд обмер. Озноб продрал по спине, и стылой рукой сжал внутри. Это хуже, чем тот нечеловеческий вой Мартышки и папани, чем их жуткий скрипучий крик, которым они переговаривались между собой и Зоной. Намного хуже. В крохотный безумный момент Рэду показалась, что Зона обрела язык, прервала многолетнее молчание и заговорила. Как тогда, на самой заре сталкерства, когда Зона еще не называлась Зоной, Булавка Кэрриган рассказывал в пьяном угаре, будто кто-то с ним там разговаривал. Он пробирался туда, а оно говорило, он искал хабар, а оно говорило, он пер на себе хабар, а оно продолжало говорить... Булавка был, конечно, чокнутым, но, наверное, это действительно было настолько жутко, что он предпочел сдохнуть где-то под забором, но в Зону так больше и не ходил. Никогда...
...На ощупь Золотой Шар оказался мягким. Отсвечивающая медью поверхность колыхалась, будто внутри он наполнен водой. Рэд надавил сильнее, навалился на Шар всей тяжестью, и ему вдруг показалось, что тот зашипел, словно мяч, из которого выходит воздух. Однако Рэд не испугался, хотя любой звук в Зоне — сигнал опасности. Других звуков здесь нет. Здесь вообще больше ничего нет. Кроме опасности. Впрочем, и ее тоже нет. Есть только смерть. Только смерть.
