Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Богораз Владимир Германович (настоящее имя; псевдонимы Н.А.Тан, В.Г.Тан) [15(27).4.1865, Овруч Волынской губернии, — 10.5.1936, по пути к Ростову-на-Дону], советский этнограф, писатель, общественный деятель. В молодости примыкал к революционным народникам. Научную деятельность начал в 1890-е гг. в колымской ссылке (1890-98). Участвовал в экспедициях по изучению народов Крайнего Северо-Востока (1894-96, 1900-01). Основные труды по этнографии и фольклору. Автор учебников, словарей, один из создателей письменности на языках народов Севера. С 1918 сотрудник Музея антропологии и этнографии АН СССР, с 1921 профессор ряда ленинградских вузов. Владимир Германович Тан-Богораз — один из зачинателей изучения истории, этнографии, культуры и быта народов Севера, инициатор создания Комитета Севера при Президиуме ВЦИК и Института народов Севера. Из научных трудов выделяется монография «Чукчи» (ч.1-2, 1934-39). Опубликовал книгу «Чукотские рассказы» (1899), романы и повести из жизни первобытных людей «Восемь племён» (1902), «Жертва дракона» (1909) и др., роман «Воскресшее племя» (1935) о возрождении после Октября малого северного племени.
отрывок из произведения:
...Путешествие кончалось. Широкие морские волны, целую неделю перебрасывавшие наш пароход слева направо и справа налево, колотившие посуду в столовой и заставлявшие нас, вопреки всем законам тяготения, взлетать вверх по лестницам, кататься по стенам и сшибать друг друга с ног у входа в гостиную, наконец остались сзади. Пароход вошёл в широкий и просторный залив, который служит преддверием Нью-Йоркской гавани, лежащей у общего устья двух великих рек. Прощальный обед в обеденной зале первого класса только что окончился; американские дамы с лицами, бледными от морской болезни, но в нарядных вечерних туалетах я со свежими цветами у корсажа толпились на площадке у выхода на верхнюю палубу. Сквозь широко распахнувшуюся дверь снаружи врывались струя холодного морского воздуха и полоса ночного мрака, так как последние лучи зари совершенно погасли. Мужчины столпились на палубе у наружных нерил под мелким, но надоедливым дождём и напряжённо вглядывались в темноту, ожидая увидеть блеск сигналов на прибрежных маяках Нью-Йорка.
— Русский, смотрите, смотрите! — возбуждённо воскликнул мой приятель и сосед по табльдоту, Мак-Лирн, маленький, тощий американец с худощавым лицом и довольно беспечными манерами. — Вот она, Америка!
Кроваво-огненный глаз перемежающегося маяка вспыхнул на самом краю горизонта и точас же погас и потом опять вспыхнул.
— Ура! — дружно подхватили дамы сзади. — Тройное ура Америке!
Огненный глаз маяка всё открывался и закрывался.
— Эка она подмигивает! — кричал Мак-Лири. — Соскучилась старуха! — В голосе его звучала нежность; он разговаривал с невидимым чёрным берегом, как с любимым существом. — Смотрите! — говорил он мне ежеминутно. — Там наша широкая страна! Наш собственный мир!..
На обоих концах палубы, отведённых для публики второго класса, тоже толпились люди, кричали ура и даже махали платками, слабо белевшими в темноте. Обе площадки второго класса составляли продолжение нашей, но качка на них чувствовалась сильнее и брызги морской воды падали чаще и обильнее. Они были отделены от нас тонкой и почти незаметной верёвкой, но я имел случай много раз убедиться, что этот малозаметный барьер не уступал крепостью любой железной решётке и каменной стене старой Европы. И теперь никто не хотел подойти к барьеру даже близко, и мы стояли на нашей просторной палубе, окружённые свободным пространством и не обращая внимания на две группы людей, собравшихся справа и слева.
Для пассажиров третьего класса были отведены узкие проходы внизу, покрытые проволочной сеткой и поливаемые солёным дождём при малейшем волнении. Я спустился по лестнице и вышел в эти узкие, снаружи открытые коридоры, которые ещё не успели обсохнуть от морской воды. Толпа эмигрантов теснилась во всю длину прохода, прижимаясь к сетке и напоминая арестантов, ожидающих урочного часа в зале свиданий. Наш пароход считался аристократическим и не брал много этой «челяди», как презрительно выразился помощник капитана в разговоре за обеденным столом, но несколько сот человек, которые не хотели ожидать настоящего эмигрантского парохода, пробрались и сюда. Люди неопределённого типа и народности, в грубой полуматросской одежде, перекликавшиеся между собой на лондонском жаргоне, не свободном в то же время от иностранных искажений, стояли бок о бок с работницами из Спитальфильда во фризовых жакетах и больших шляпах с яркими лентами, из-под которых выглядывали светло-рыжие космы плохо причёсанных волос. Итальянские рудокопы в летних куртках, совершенно не подходивших к зимнему американскому холоду, ёжились и дрожали, напряжённо всматриваясь вперёд. Почти все это были сицилианцы и апулийцы, убежавшие от домашнего голода и солдатской расправы, чтобы искать счастья и работы на американских железных дорогах. Кучка австрийских крестьян, словаков или поляков, смирных и белокурых, похожая на кучку светлошёрстых овец, держалась в стороне, в самом дальнем углу парохода. В другом углу на мешках и ящиках уселись три семьи евреев, различного происхождения, не имевшие даже общего языка для того, чтобы разговаривать друг с другом, но соединившие вместе целую стаю мелких черномазых ребятишек, напоминавших грязных и голодных воробьёв. Я успел познакомиться с ними в скучные дни морского переезда...