Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Михаил Чулаки — известный петербургский писатель, автор ярких, парадоксальных произведений, всегда вызывающих заинтересованный читательский отклик.
Персонажи Михаила Чулаки — люди разных возрастов и профессий, разных характеров и устремлений. Главный вопрос, который определяет суть характера героя: способен ли он эволюционировать, раскрывать свой талант, или отмахивается от него, соблазняясь мелочными выгодами и прагматическими доводами. В своих произведениях автор в форме художественной прозы ставит те же вопросы, на которые стремится найти ответ Михаил Чулаки в своей публицистике: что есть внутренняя несвобода, насколько способен человек к ее преодолению, как по-разному решают люди проблему неоднозначности добра и зла на Земле.
отрывок из произведения:
...Как-то вдруг, очень обыденно, без больших к тому усилий я взял да умер, и это оказалось довольно-таки любопытным занятием. К телу моему, распростертому на сиротливой больничной койке, подошел равнодушный врач, поискал иссякший пульс, потом оттянул веко и, пожав плечами, натянул простыню на недавно еще принадлежавшую мне голову, а я смотрел на эти ритуальные манипуляции со стороны, откуда-то сверху, словно взлетел под потолок, отбросив земное тяготение.
Преодоление всемирного тяготения явилось первой радостью. А избавление от замкнутого пространства — второй. Как весело было смотреть на свое распростертое тело со стороны — и тем самым вырваться из темницы тела. Всю жизнь я не подозревал, что заключен в тело, как в темницу, и, только вырвавшись, оценил преимущество своего нового положения.
Некоторое время я наблюдал умеренную суету вокруг оставленного мною временного жилища души: явились санитары, перегрузили бесчувственный труп с кровати на носилки, покатили из жилых больничных палат в мертвецкую. Странное дело, однако: тот равнодушный врач, который оттягивал веко и накрывал простыней опустевшую голову, думал обо мне не «Павел Конышев», а «неизвестный мужчина».
И как я здесь оказался — до того, как умереть?
Мысли равнодушного врача я теперь мог читать — и это тоже было вновь обретенным мною преимуществом. И свои собственные сохранил при себе — но до какого-то предела. Я помнил, как отправился на вокзал, чтобы скромно поехать в дом отдыха — это в недальнем пригороде, нужно было всего лишь взять электричку с Финляндского вокзала, — и вот сразу нахожу себя здесь, оставляющим свое ставшее таким бренным тело. Какая-то больница, неизвестный врач — непонятно.
Мысли врача я мог читать, их было немного, но зато были они обидные: «Очередной бродяга перепился и замерз. Туда ему и дорога. Развелось теперь таких бомжей, грабят дачи во всех поселках. Не он ли дачу мою поджег в прошлом месяце? Чем больше их перемрет, тем лучше».
Бомжом, бродягой то есть, я никогда не был! И дачи грабить не мог просто органически — по случаю своей застарелой порядочности, можно сказать, врожденной порядочности, потому что и родители мои были люди вполне интеллигентные, неспособные на такие плебейские поступки, достойные действительно только пьяных оборванцев. Странного, однако, удостоился я напутствия. Мертвых все-таки принято элементарно уважать, и я желал, чтобы моему трупу было оказано минимальное уважение!
Но не было уважения.
Хорошо, вновь обретенное чувство легкости, чувство свободы занимало меня гораздо сильнее, так что обидой, нанесенной этим циничным врачом, можно было пренебречь. Тоже нашелся — наследничек Гиппократа! Такому бы служить санитаром в морге, а не эскулапом. Что он сделал, чтобы удержать меня среди живых? Ничего он не сделал, видел я его насквозь: ни-че-го! Не сделал и не желал, дал спокойно помереть, потому что уверен, что бродяг не надо лечить, чем больше их подохнет, тем лучше.
Но почему я оказался здесь безымянным бродягой?! Я, уважаемый и небедный гражданин! Я оставался таковым, уважаемым и небедным, приятно повторить про себя еще раз, когда отправлялся на вокзал, чтобы ехать в не худший и не самый дешевый дом отдыха.
Впрочем, похоже, потеряв жизнь, я потерял не так уж много. Вернее, не жизнь я потерял, а это неповоротливое тело — поистине бренное. И теперь пользовался прекрасной легкостью. Вероятно, такое же чувство испытывает космонавт, впервые познавший чувство невесомости.
Это чувство превосходило все остальные. Хотелось поскорей осмотреться в новом мире, в который я так неожиданно попал, взлететь, умчаться, воспарить, а не болтаться под потолком постылой больничной палаты, словно бы отпущенный нечаянно воздушный шарик.
Я отбыл — и помчался по темному коридору. Помчался куда-то вдаль и вверх. Сначала коридор был почти черным, лишь искрящиеся точки, проносившиеся мимо, создавали ощущение движения. Вообще-то, движение относительно, как известно, но я чувствовал с несомненностью, что именно я проношусь коридором мимо неподвижных светляков, лепящихся по стенам, а не легкие светящиеся точки несутся роем мимо меня.
Наконец впереди появился свет. Выход из туннеля приближался, и вот я вырвался на простор. На простор того света. И сразу увидел вокруг себя знакомых. Попал в дружеские объятия. И любовные тоже...
...Как-то вдруг, очень обыденно, без больших к тому усилий я взял да умер, и это оказалось довольно-таки любопытным занятием. К телу моему, распростертому на сиротливой больничной койке, подошел равнодушный врач, поискал иссякший пульс, потом оттянул веко и, пожав плечами, натянул простыню на недавно еще принадлежавшую мне голову, а я смотрел на эти ритуальные манипуляции со стороны, откуда-то сверху, словно взлетел под потолок, отбросив земное тяготение.
