Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Наделенный жуткой, квазимодской внешностью тихушник, сам себя обрекший трудиться на кладбище, неисповедимыми путями попадает в самую гущу телевизионной беспардонщины и становится ведущим передачи «Красота спасет мир». Его новые знакомцы: кинорежиссер Баскервилев, поэт Фуфлович, врач Захер, журналист Поборцев (настоящая фамилия — Побирушкин) и телемагнат Свободин (подлинная фамилия — Душителев) не идут в сравнение с покинутыми подопечными, уютно обосновавшимися под могильными холмиками на плодородных нивах умиротворяющего погоста, куда герой влечется усталой душой… Именно на кладбище настигает его чистая неземная любовь…
отрывок из произведения:
...Жизнь моя долгое время складывалась несчастливо — из-за отталкивающей внешности, которую напластовала на мой неприхотливый нрав и восприимчивую душу природа. Если верить рассказам матери, на свет я вылез сущим ангелом, купидоном, благообразным и кучерявым, затем начал стремительно дурнеть, и совершеннолетие встретил полнейшим монстром с пятнистой от псориаза и родимых крапин кожей и непропорционально развитыми и плохо синхронизированными конечностями, напоминавшими отчасти чешуйчатые лапы огромной морской черепахи, отчасти загребущие механические конструкции снегоуборочной машины. Хорошо еще — не обремененный слоновьим хоботом и не увенчанный павлиньим хвостом, но, возможно, украшения лишь придали бы облику пикантную завершенность. Пугающая вывеска провоцировала болезненные инциденты, они сыпались градом. Досадные разочарования преследовали неотступно: меня отказались зачислить в ясли, дворовые приятели не принимали «чертово отродье», такой ярлык мне привесили, в свои игры, в школе никто не хотел сидеть с пугалом за одной партой, учителя старались не смотреть в мою сторону, когда выкликали к доске. О свиданиях с девочками не могло быть речи: самые неказистые и неряшливые огибали страшилу за тридевять земель, шарахались, если приближался, чтобы наладить невинный контакт. И впоследствии неудача следовала за неудачей, беды и осечки всех мастей липли ко мне, как мухи к клейкой, болтающейся под потолком ленте, злополучные стечения и неблагоприятия докучали ежеминутно. Попытки припудривания и прихорашивания собственной неприглядности давали обратный эффект: зубоскалы не упускали шанса отдуплиться на мой счет, наперегонки оттачивали остроумие, палили по уморительной мишени из всех стволов (тем паче особой отваги для охотничьего притравливания не требовалось, я априори признал себя побежденным и капитулировал перед не ведавшим пощады неприятелем — никому на заведомую грубость хамством не отвечал, не мстил, не ерепенился, напротив, спешил отступить, стушеваться, скрыться с вражеских глаз). Смотрел на себя объективно, признавал: в какую подробность редкостной, экзотической перекособоченно-перекрученности ни ткни — хохот и несуразица обеспечены. Позволял любителям дармовщинки отплясывать канкан на и без того искривленных косточках, а жестокосердным мучителям того и надо: они всегда рады истоптать покорного, их хлебом не корми, позволь принизить и пнуть любого, кому нечем крыть. Потешались. Надрывали животы. Тыкали в изъяны, из коих я сплошь состоял. Насладившись первым наваром с урожая, вновь, с удесятеренной энергией, принимались злобствовать: повторяли наскоки, перетряхивали миллион раз подмеченное и осмеянное. С течением времени число жаждущих покуражиться умножалось, приставания становились настырнее. Зуботычины, досужие домыслы исторгались из окаянных глоток фонтанами, норовили утопить — в мерзости и помоях, хлещущих из испорченного рога изобилия. Где ни появлялся, тотчас становился центром перекрестных атак, служил наглядным пособием и подручным материалом для незатейливых увеселений и провокаций.
Родители подогревали надежды: повзрослею — ситуация исправится, я с трепетом этого ждал, но, проходя мимо зеркал, по-прежнему содрогался. Моя наружность заставляла ежиться меня самого! С невольным священным ужасом я прикидывал: к каким невероятным ухищрениям пришлось прибегнуть Ваятелю, чтобы объединить на одном с позволения сказать натюрморте, в одной натюрморде (и это еще комплимент!) вопиющий набор несоразмерных несовместимостей — мощно раздутый нос, асимметрично выпирающие скулы, синеватые вывороченные губы, раздвоенный, будто разрубленный пополам подбородок, да еще в обрамлении локаторно огромных хрящеватых ушей?! (Левое — как результат акушерской травмы — почти не слышало: если зажимал ладонью неповрежденную правую ушную раковину, наступала звенящая тишина)...
...Жизнь моя долгое время складывалась несчастливо — из-за отталкивающей внешности, которую напластовала на мой неприхотливый нрав и восприимчивую душу природа. Если верить рассказам матери, на свет я вылез сущим ангелом, купидоном, благообразным и кучерявым, затем начал стремительно дурнеть, и совершеннолетие встретил полнейшим монстром с пятнистой от псориаза и родимых крапин кожей и непропорционально развитыми и плохо синхронизированными конечностями, напоминавшими отчасти чешуйчатые лапы огромной морской черепахи, отчасти загребущие механические конструкции снегоуборочной машины. Хорошо еще — не обремененный слоновьим хоботом и не увенчанный павлиньим хвостом, но, возможно, украшения лишь придали бы облику пикантную завершенность. Пугающая вывеска провоцировала болезненные инциденты, они сыпались градом. Досадные разочарования преследовали неотступно: меня отказались зачислить в ясли, дворовые приятели не принимали «чертово отродье», такой ярлык мне привесили, в свои игры, в школе никто не хотел сидеть с пугалом за одной партой, учителя старались не смотреть в мою сторону, когда выкликали к доске. О свиданиях с девочками не могло быть речи: самые неказистые и неряшливые огибали страшилу за тридевять земель, шарахались, если приближался, чтобы наладить невинный контакт. И впоследствии неудача следовала за неудачей, беды и осечки всех мастей липли ко мне, как мухи к клейкой, болтающейся под потолком ленте, злополучные стечения и неблагоприятия докучали ежеминутно. Попытки припудривания и прихорашивания собственной неприглядности давали обратный эффект: зубоскалы не упускали шанса отдуплиться на мой счет, наперегонки оттачивали остроумие, палили по уморительной мишени из всех стволов (тем паче особой отваги для охотничьего притравливания не требовалось, я априори признал себя побежденным и капитулировал перед не ведавшим пощады неприятелем — никому на заведомую грубость хамством не отвечал, не мстил, не ерепенился, напротив, спешил отступить, стушеваться, скрыться с вражеских глаз). Смотрел на себя объективно, признавал: в какую подробность редкостной, экзотической перекособоченно-перекрученности ни ткни — хохот и несуразица обеспечены. Позволял любителям дармовщинки отплясывать канкан на и без того искривленных косточках, а жестокосердным мучителям того и надо: они всегда рады истоптать покорного, их хлебом не корми, позволь принизить и пнуть любого, кому нечем крыть. Потешались. Надрывали животы. Тыкали в изъяны, из коих я сплошь состоял. Насладившись первым наваром с урожая, вновь, с удесятеренной энергией, принимались злобствовать: повторяли наскоки, перетряхивали миллион раз подмеченное и осмеянное. С течением времени число жаждущих покуражиться умножалось, приставания становились настырнее. Зуботычины, досужие домыслы исторгались из окаянных глоток фонтанами, норовили утопить — в мерзости и помоях, хлещущих из испорченного рога изобилия. Где ни появлялся, тотчас становился центром перекрестных атак, служил наглядным пособием и подручным материалом для незатейливых увеселений и провокаций.
