Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Репортаж с токийского чемпионата по боевым искусствам среди инвалидов-юниоров обернулся сущим кошмаром, едва матерый репортер кливлендского журнала «Молодежь Азии», гуру азиатских подростков, Билли Чака видит в баре гейшу. Эта встреча затягивает журналиста в круговорот опасных, нелепых и комических событий: загадочно погибнет худший режиссер в истории японского кинематографа, гейша ускользнет от Очень Серьезных Людей, подарит Билли Чаке единственный поцелуй и вновь исчезнет, бесноватые подростки вызовут Билли на мотодуэль, криминальные авторитеты станут рассуждать о кино, мелкие бандиты — о прическах, а частные детективы — о порочности лестниц, тайный Орден, веками охраняющий непостижимую богиню, так и не вспомнит своего названия, вопиюще дурной киносценарий превратит Билли Чаку в супермена-идиота, а подруга Билли выдернет себе очередной зуб. Какая сакура? Какие самураи? Какие высокие технологии? Перед нами взрывоопасный коктейль старины, современности и популярных мифов — Япония Айзека Адамсона.
отрывок из произведения:
...Я помешан на гейшах. Не знаю, с чего это началось или что значит с психологической и разных там других точек зрения, — знаю одно: я одержим и был одержим сколько себя помню. Много лет гейши побуждали меня к поступкам героическим, сомнительным и зачастую криминальным. И на сей раз я не успел и трех часов пробыть в Японии, как начались проблемы.
Я приехал в Токио освещать международный чемпионат по боевым искусствам среди инвалидов-юниоров по заданию кливлендского журнала «Молодежь Азии», очень популярного среди азиатских тинэйджеров. Без Сары, моей молодой помощницы, мне было немножко грустно. Она осталась в Штатах, выдергивала себе очередной зуб — она всегда так делает, когда не хочет ехать со мной в Японию.
Кроме того, Сато Мигусё, видимо, не появится. Сато — мой старинный приятель и один из самых известных режиссеров в истории японского кино. За свою жизнь он снял сорок с лишним фильмов: начал карьеру в двадцать лет и с тех пор каждый год почти по фильму. Когда мы договаривались о встрече, он говорил, что буквально вчера подыскивал места для съемок будущего фильма, но о чем фильм, он пока не скажет. Добавил лишь, что от нового фильма в восторге, но он в восторге от каждого нового фильма. Зрители, увы, не всегда разделяли его энтузиазм. И винить их нельзя, если учесть, какую фигню он в последнее время выдавал.
Мы договорились встретиться на Догендзака-дори в рыбацком баре под названием «Пурпурный невод». Правда, настоящими рыбаками там и не пахло, потому что океан черт знает где. Но на стенах висели морские звезды, чучела марлинов и даже один дохлый дельфин — видимо, оттого и бар рыбацкий. Я убивал время, потягивая очень редкое сакэ — по сравнению с ним даже элитные сорта сакэ на вкус как посудные помои. Забыл название, но переводится оно примерно как «сороковая жирная овца». Грубо говоря, то же самое, что и «последняя капля». Его обычно подавали летчикам-камикадзэ перед вылетом на последнее боевое задание. Говорят, в мире осталось всего семнадцать бутылок. Ну, теперь уже, видимо, пятнадцать. За последний час две бутылочки я прикончил. И теперь тоже был готов спикировать в борт морского судна.
— Извините, Чака-сама. Это последняя бутылочка из спецзапаса, — робко сказал Хиро Бхуто. Хиро Бхуто — бармен. Считает, что передо мной в бесконечном долгу: я спас его брата от тюрьмы, написав блестящее — пусть многословное по японским стандартам — ходатайство о снятии обвинений; парень попался на распространении пиратского тренировочного видео. Я утверждал, что его единственное преступление — в стремлении подарить бедным стройные бедра и плоские животы. Его полностью оправдали, и он часто использовал мою защиту его репутации как рекомендательное письмо.
— Все нормально, Хиро, — улыбнулся я. — Похоже, друг мой на ланч не явится.
Мне было чуточку неловко, что я пользуюсь радушием и признательностью Хиро. Он хранил эти бутылки с 1945 года, и продажа всего одной обеспечила бы учебу всех трех его детей в подготовительных классах.
— А как поживает хозяйка, Хиро? — спросил я. Может, это и грубовато, но американцу такую невежливость прощают. Она ожидаема. Порой американцу даже следует проявить к японцу определенное неуважение, дабы не прослыть невежливым.
— Могло быть и лучше, — ответил Хиро, уставившись в пол. Я многие годы изучал японский язык жестов и разговорные эвфемизмы, и в данном случае разночтений быть не может. Жена Хиро Бхуто вышвырнула его из постели.
— Ни слова больше, Бхуто, дружище. Принеси мне пиво, кисточку и пару свитков.
Благодарно просияв, он засеменил в подсобку. К тому времени когда он вернулся с моим заказом, я уже составил очень трогательное, с лирическим оттенком любовное стихотворение — восторженное, но с налетом печали в силу эфемерной природы мира.
Глотнув пивка, я уверенными мазками быстро набросал стихотворение. Закончив, вручил свиток Бхуто.
Бхуто развернул его и начал читать. Я внимательно следил за его лицом. Сначала оно было скептическое, но магия слов подействовала быстро. Он читал дальше, и из глубин его души всплывали эмоции. Его первоначальная безмятежность расцвела почти религиозным экстазом. К финалу, в той части, где я подпустил слащавости, глаза его, казалось, на миг чуть не выкатились из орбит, и он еле слышно охнул.
Затем помрачнел. Озадаченно взглянул на меня. Затем опять на свиток, затем снова на меня.
— Вы назвали мою жену ослицей?
Я выхватил у него свиток. Точно — ослица. Я представления не имел, какой иероглиф пытался написать, но, думаю, вмешалось сакэ. Если вдуматься, жена Бхуто и впрямь напоминает ослицу. Но сейчас не время для таких признаний.
Я схватил кисточку и серией отчаянных мазков переделал стихотворение. Угомонившись, я вернул свиток Бхуто.
— Серафим, — прочитал он вслух. — Вот теперь лучше.
Пока Бхуто читал, я быстренько допил пиво. Когда он закончил, взгляд его излучал глубокомысленное спокойствие — такое наступает только у монахов после десятилетий абсолютного немыслия, или у постоянных читателей моей колонки в «Молодежи Азии».
— Ну, и каков вердикт? — спросил я.
— Чака-сама, — ответил он, стараясь подавить слезы. — Это так совершенно, так прекрасно. Моя жена… она никогда не поверит, что я способен на такие… такие чувства.
— Ерунда, — я передал ему кисточку. — Поставь печать. — и ободряюще ему кивнул. Он тиснул свою печать под стихотворением. Затем ловко скатал свитки и поспешно отнес их в офис, словно боясь, что я передумаю. Вернувшись за стойку, он отвесил глубокий поклон, какой обычно приберегают для пра-пра-прадедов.
— Я навсегда ваш должник, — сказал мне Хиро Бхуто. — Если что, я сразу… — Забудь, Бхуто. — оборвал я, как это принято в японо-американских отношениях. — Ты мой друг в этой странной стране и это само по себе награда. — Довольно глупое выступление: у меня сотни друзей-японцев в любых кругах, а страна — не страннее пары кроссовок. Но Хиро Бхуто мне нравился, так что ответ достойный. Бхуто налил мне еще светлого пива «Кирин», а затем поспешил к другому клиенту, который только что вошел в бар.
...Я помешан на гейшах. Не знаю, с чего это началось или что значит с психологической и разных там других точек зрения, — знаю одно: я одержим и был одержим сколько себя помню. Много лет гейши побуждали меня к поступкам героическим, сомнительным и зачастую криминальным. И на сей раз я не успел и трех часов пробыть в Японии, как начались проблемы.
