Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Про престарелого тихого писателя, американского еврея, к 80 годам познавшего радости отцовства и бремя Нобелевской премии.
отрывок из произведения:
...Тем временем телефон в его чердачном жилище на Кросби-стрит неумолчно звонил, подчас отвлекая новоявленного лауреата, достигшего середины восьмого десятка лет, от смены подгузничка восьмимесячной дочери Голде (постеврейство Робин Тигартен, когда дошло до выбора имени для ребенка, оказалось не таким уж глубоким), так что пряный запах охряного младенческого кала и пронзительные телефонные трели стали двумя сторонами одного переполошного переживания. У крепенькой малютки Голды резались зубки и был ровный, неуступчивый материнский взгляд, еще не лисий, а по-младенчески задумчивый, немигающий, серо-голубой. Она уже перестала принимать как должное, когда узловатые старческие пальцы отца протирали холодными детскими тампонами складочки у нее в паху и между ягодицами, а потом чересчур сильно нажимали на липучки по бокам лоснящегося мягкого животика. Она его дразнила и устраивала демонстрацию силы, изворачиваясь на пеленальном полотенце, завиваясь штопором, как деталь барочного орнамента. Голде больше нравились проворные, прохладные прикосновения пальцев матери или ласковых карих рук няньки Леонтины, уроженки острова Антигуа, вслед за Робин перебравшейся на Кросби-стрит с Краун-хайтс.
В телефонной трубке чаще всего раздавался голос Мери Джо Цвенглер, заведующей отделом рекламы в издательстве «Веллум-пресс».
— Но я не хочу участвовать в передаче Опры, — твердил он ей. — Терпеть не могу этих злобных феминисток из «кукурузных» штатов, которые составляют ее аудиторию.
Мери Джо вздыхала:
— Надо, Генри. Если ты не снизойдешь, две трети простых американцев воспримут это как личное оскорбление.
— Ну да. Те самые две трети, которые не умеют читать. Где они были, когда двадцатитысячный тираж «Броска на Юг» остался не распродан?
Мери Джо возражала с картинным долготерпением:
— Генри, ты теперь Нобелевский лауреат. У тебя нет больше права строить из себя затворника и мизантропа, мающегося творческой немотой.
— «Бек? Это хтой-то»? — процитировал он.
— Никто уже не задает такого вопроса. Ты — новость номер один, Генри. Так что, уж пожалуйста. Дохода от подскочивших продаж хватит вашей дочке до окончания колледжа, если только ты тоже немного поднажмешь со своей стороны. Мы даже подумываем о допечатке «Святые входят чередой».
— А почему вы раньше не допечатывали?
— Не придирайся, Генри. Книжные склады все время страшно поднимают цены. А теперь в новом здании у нас есть большой чердак.
Бек прикинул, что ее годовое жалованье рядом с его процентами от продаж возвышается до неба, точно секвойя рядом с карликовым вишневым деревцем.
— Я, кажется, не просил вас строить себе небоскреб, раз небоскребом обзавелись «Макгро и Хилл».
— Генри, ну пожалуйста, цыпочка, будь ангелом и не затрудняй мне жизнь, — попросила Мери Джо. Бек представил себе, как скрипит на ней кожаная одежда и брякают металлические заклепки, оттого что она переложила ногу на ногу и переменила позу в своем изготовленном по мерке вращающемся кресле. — Ты был очень мил у Чарли Роуза.
— Это Чарли был очень мил, — возразил Бек. — А мне он и слова вставить не давал.
В памяти всплыло продолговатое лицо интервьюера в розово-лососиновых тонах; Роуз надвинулся угрожающе близко, как на эйведоновском портрете, и спрашивал: «Признайтесь честно, Генри, вам не совестно, что вам дали эту премию, а стольким другим писателям — нет?» При этом глаза у ведущего культурной программы зверски выпучились и он уподобился диснеевскому Дику Ван Дейку.
Эти целеустремленные работники средств массовой информации работали на таком энергетическом уровне, что у Бека мозги натягивались, словно кусок жевательной резинки, когда на него наступишь и пытаешься шагнуть дальше. Еще прямолинейнее спрашивала его о том же Терри Гросс своим обманчиво юным запинающимся голоском: «Как, по-вашему, это можно объяснить? Ну, то есть даже страшно подумать, правда? Генри Джеймс не получил, и Теодор Драйзер, и Роберт Фрост, и Набоков…» — Я не умею читать шведские мысли на расстоянии, — только и смог ответить в свое оправдание Бек. — Я и по-шведски не понимаю.
Заготовленная в полузабытьи ночной бессонницы, эта реплика казалась ему вполне остроумной, но произнесенная — утратила призвук непосредственности. Стриженная под мальчика коротышка-интервьюерша равнодушно хмыкнула и тут же, словно дикая собака динго, вцепляющаяся в горло раненого кенгуру, снова перешла в нападение:
— Нет, а серьезно…
В передаче принимали участие несколько культурных радиостанций Востока: Кристофер Линдон из Бостонского университета, и Ленард Лопейт из скучных муниципальных коридоров Нью-Йорка, и филадельфийская программа «Чистый эфир» из студии, заставленной коробками с пленкой, и Диана Рем из своего орлиного гнезда на Пьяной улице в самом сердце Американского университета в Вашингтоне, округ Колумбия. У этой Дианы были поразительные подсиненные волосы и хрустальный зовущий голос — словно она кличет обедать сестер-подружек из соседней комнаты; из этих интервьюеров она меньше всех внушала Беку опасения. Ну да, как бы говорила она, Нобелевскую премию по литературе присудили мистеру Беку. А кому же еще, если не ему? Ждем ваших мнений, дорогие слушатели...
...Тем временем телефон в его чердачном жилище на Кросби-стрит неумолчно звонил, подчас отвлекая новоявленного лауреата, достигшего середины восьмого десятка лет, от смены подгузничка восьмимесячной дочери Голде (постеврейство Робин Тигартен, когда дошло до выбора имени для ребенка, оказалось не таким уж глубоким), так что пряный запах охряного младенческого кала и пронзительные телефонные трели стали двумя сторонами одного переполошного переживания. У крепенькой малютки Голды резались зубки и был ровный, неуступчивый материнский взгляд, еще не лисий, а по-младенчески задумчивый, немигающий, серо-голубой. Она уже перестала принимать как должное, когда узловатые старческие пальцы отца протирали холодными детскими тампонами складочки у нее в паху и между ягодицами, а потом чересчур сильно нажимали на липучки по бокам лоснящегося мягкого животика. Она его дразнила и устраивала демонстрацию силы, изворачиваясь на пеленальном полотенце, завиваясь штопором, как деталь барочного орнамента. Голде больше нравились проворные, прохладные прикосновения пальцев матери или ласковых карих рук няньки Леонтины, уроженки острова Антигуа, вслед за Робин перебравшейся на Кросби-стрит с Краун-хайтс.
