Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Александр Николаевич Андрюхин — поэт, прозаик, журналист. Член Союза Писателей и Союза журналистов России. В 1976 году окончил Астраханское мореходное училище. Позднее, в 1994 году — Литературный институт им. Горького.
Как поэт заявил о себе в 1989 году, став победителем всероссийского турнира поэтов, проводимым издательством «Молодая Гвардия». Автор поэтических книг «Урок Ботаники», «Блужданье впотьмах», «Ветреная гостья», «Ночные огни» и других.
В середине 90-х о нём заговорили как о писателе ирреального жанра. Его рассказы разлетелись по всем миру. Благодаря этим рассказам, Андрюхин вошёл во многие мировые энциклопедии в качестве писателя фантаста.
Однако в России он больше известен как автор остросюжетных романов, основатель нового жанра нетрадиционного детектива. Его перу принадлежат бестселлеры «Соло для скрипки с Маргаритой», «Искушение Кассандры», «Награда Королевы Марго», «Коготки Галатеи», «Семя титана» и другие.
В Москве известен как журналист газеты «Известия», пишущий в жанре журналистского расследования. Именно после его скандальных публикаций о коррупции в правоохранительных органах на страницах газеты «Известия» в стране появилось выражение «Оборотни в погонах».
Андрюхин неоднократный лауреат различных литературных и журналистских премий, в том числе и национальной премии «Искра», которую он получил за расследование и публикацию дела под названием «Леди Макбет милицейского уезда».
отрывок из произведения:
...Когда на Земле меня звали Исааком, а отца Авраамом, необычайный дух спокойствия носился над миром и особенно над океаном, где проходили самые очаровательные дни моего детства. Сейчас не помню, кого больше любил отец, меня или маму, но в любом случае мама оставалась на берегу, а мы с отцом покоряли Атлантику. Формально он числился старпомом, а фактически был капитаном, поскольку старого дядюшку Ноя, давно вышедшего на пенсию, капитаном Ковчега называли исключительно из уважения к былым заслугам. Старик был вроде архаического экспоната на нашем исследовательском судне, а на практике не совал носа ни в какие корабельные дела. В то время все человечество пронизывала какая-то необычайная жажда исследования. Чему удивляться? То было начало тридцатого века.
В пятом часу, после полдника, когда команда имела привычку безмятежно почивать в каютах, отец с дядюшкой Ноем откупоривали по баночке пива и заваливались в кают-компании на кожаные диваны. Тогда их научные споры носили особую остроту.
— Видите ли, дорогой Авраам, — говорил дядюшка Ной, почесывая бородку и лениво прикладываясь к баночке, — когда человечество в процессе эволюции приобретает какое-то новое качество, то одно из старых оно непременно теряет. И потерянное вновь вызывает в нем животное любопытство. Не следует ли отсюда, что этот механизм запущен для того, чтобы человек никогда не познал Божественной истины?
— Но ведь любовь, любовь мы приобретаем, — горячился отец, захлебываясь пивом, — и это самое важное, поскольку не только любопытство движет человеком. Поднявший нож на ближнего из преданности к Богу через сорок столетий не сможет совершить аналогичное из любви к себеподобному.
— В таком случае в следующий раз он занесет нож над ближним из абстрактной любви к человечеству, — иронично покачивал головой дядюшка, — потому что Бог тоже не лишен любопытства.
Разумеется, я ни черта не понимал из их разговоров, потому что все эти страсти вызывала наша судовая лаборатория, где прокручивались запрещенные фильмы о войне. Психологический аспект убийства — вот что интересовало человека тридцатого столетия, не знающего войн более девятисот лет. И, разумеется, я умирал от любопытства, но меня как ребенка не подпускали к лаборатории и на пушечный выстрел.
Однажды я решил пробраться в кинозал и наконец удовлетворить свою неуемную страсть. Ведь если Бог не лишен любопытства, то что говорить о нас, смертных, созданных по образу и подобию Его.
Как-то после полдника, когда судно стояло на рейде в миле от коралловых рифов и жизнь на корабле по обыкновению замерла, я подкрался к дверям кают-компании и стал ждать. Обычно, когда отец еще бурно и горячо излагал свои соображения по поводу любви, дядюшка Ной накрывался газетой и издавал посвистывающие звуки. Отец никогда не обрывает себя даже при засыпающем собеседнике и всегда доводит мысль до конца. На этот раз он бодро доказывал, что любовь человека к человечеству неизбежно вытеснит любовь к его создателю, а дядюшка Ной вяло требовал заказать еще по баночке пива. Я догадался, что подобное единодушие непременно приведет их к общему знаменателю. И не ошибся. Через некоторое время они оба засопели.
В невероятном смятении я поднялся с корточек и на цыпочках направился к трапу. Я вылез из жилого отсека, пересек палубу и не встретил ни единой живой души. На камбузе что-то скворчало и булькало, но это меня не смутило. Наш кок, хоть и не отдыхал после полдника, но не имел привычки надолго отлучаться от плиты. С сильно бьющимся сердцем подкрался я к двери лаборатории и схватился за ручку. Как я и предполагал, дверь оказалась запертой. Но рядом был иллюминатор. Оглянувшись, я без особого труда влез через него в лабораторию, которая больше напоминала кинозал в стиле ретро, и разблокировал дверь.
Итак, слегка приоткрыв дверь, чтобы прислушиваться к жизни на корабле, я на цыпочках подошел к аппарату и запустил фильм. То, что я увидел на экране, потрясло меня до мозга костей. Какие-то страшные угрюмые мужики в длинных шинелях запросто насаживали на штыки себеподобных, а товарищи насажанных строчили из пулеметов и бросали гранаты, поднимая в воздух комья чернозема.
Я был шокирован тем, как ничтожно мало в их понятии значила человеческая жизнь, жизнь венца мироздания, созданного по образу и подобию Божьему, которому поклонились ангелы. Нужно сразу было выключить это дикарское кино, но в первые минуты я не мог пошевелиться, а потом взрывная волна от бомбы едва не выбросила меня на палубу. После чего перевязанный матросик, разящий махрой и винным перегаром, сошел с экрана и наставил на меня маузер.
— Ты кто, шкет, будешь? — спросил он развязно.
Я лишился дара речи. Но потом взял себя в руки, решив, что это световые иллюзии...
...Когда на Земле меня звали Исааком, а отца Авраамом, необычайный дух спокойствия носился над миром и особенно над океаном, где проходили самые очаровательные дни моего детства. Сейчас не помню, кого больше любил отец, меня или маму, но в любом случае мама оставалась на берегу, а мы с отцом покоряли Атлантику. Формально он числился старпомом, а фактически был капитаном, поскольку старого дядюшку Ноя, давно вышедшего на пенсию, капитаном Ковчега называли исключительно из уважения к былым заслугам. Старик был вроде архаического экспоната на нашем исследовательском судне, а на практике не совал носа ни в какие корабельные дела. В то время все человечество пронизывала какая-то необычайная жажда исследования. Чему удивляться? То было начало тридцатого века.
