Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Героиня цикла — Хана успела дать путёвку в жизнь четверым своим детям, проводила мужа в тот мир, где нет никаких горестей и забот, постарела, но всё продолжала жить в том же обветшалом доме в центральной части города, в той же квартирке, где и родилась. Между тем, это большая редкость, такое постоянно-долгое место жительства в стране, где все то и дело, по нескольку раз на год куда-то переезжают, где объявлениями: сдам, куплю, обменяю, продам квартиру испещрены все городские газеты, да и население её родного города по большей части состояло из таких людей, которым попросту долго не сиделось на одном и том же месте.
Но сейчас Хана уже постарела настолько, что её старшая дочь Ривка, хоть и не самая любимая, но самая заботливая, посоветовала ей перебраться поближе к ним и внукам. Ривка сама уже была не молода, и ей стало тяжеловато часто навещать мать из своего отдаленного спального района. Она предложила матери продать большую старую квартиру и приобрести другую, пусть и немного меньшую, но зато в новом, отменно благоустроенном доме, с лифтом, балконом и прочими удобствами, а главное, совсем рядышком от того дома, где жила сама Ривка со своей семьёй...
отрывок из произведения:
... — Ты знаешь, что тобой интересуется полиция? — спросил Рифат своего американского друга Дирка.
— Еще бы ей не интересоваться, — самодовольно ответил Дирк. — И не полиция, а секретные службы.
— Ну раз знаешь, то хорошо, — пожал плечами Рифат.
В том, что Дирком интересовались власти, не было ничего удивительного. Он уже годы жил в Иерусалиме, приехав сюда по трехмесячной туристской визе. Но интересовались они вяло и действий никаких не предпринимали, слишком много у них в ту пору было иных забот. Дирк знал, что, пока он сидит на месте, никто его не тронет, и проблемы возникнут, лишь если он захочет выехать из страны. Но ему приятно было, чтоб Рифат считал его объектом внимания секретных служб. Он еще не знал, что у Рифата на него свои виды. А выезжать ему было некуда и не на что, он и не собирался.
Дирк ван Гревенбрук был по отцу голландец, а по матери еврей. Американец же он был по паспорту, так как родился в Штатах.
Из-за профессии отца, искусного реставратора живописи, получилось так, что Дирк ни в одной стране не жил подолгу, и трудно даже сказать, какой язык у него был родной. В Америке он только родился и прожил первые три года, тут отец закончил большую частную работу, и они переехали в Лондон, куда отца пригласили в галерею Тэйта. Едва Дирк начал ходить в школу, поступило приглашение из Ватикана, и год Дирк проучился в итальянской школе в Риме, затем еще год во Флоренции. А там в Голландию, в музей Крёллер-Мюллер, тут Дирк и освоил как следует голландский язык. После этого отец понадобился в Лувре, и на четыре года родным языком стал французский. А там Берлин… По всем странам то и дело какой-нибудь несчастный ухитрялся присоседиться к Геростратовой славе — тут прожжет, там плеснет несмываемой краской, там изрежет, там обольет кислотой бесценную картину — таких картин, оказывается, в мире несть числа.
В Израиле ничего такого пока не случилось, но там, в городе Иерусалиме, пребывал большой голландский специалист по музейному делу, советовал местным, как лучше организовать свой национальный музей. И он позвал отца Дирка тоже там поработать. Хотя предложение было не очень выгодное, отец за него ухватился. Он давно говорил Дирку: надо, чтоб у тебя была своя страна, своя среда, свое место, и вот теперь хотел приспособить ему Израиль. Почему-то ему казалось, что Израиль Дирку больше всего подойдет. Что за бред, сказал ему на это Дирк, зачем мне какая-то страна. Я американец, в крайнем случае голландец, при чем тут Израиль.
Всю свою жизнь Дирк спорил и не соглашался с отцом. Все ему казалось неразумным, неправильным, на все были веские возражения. Но почему-то в конце концов все получалось так, как говорил отец. Дирка это бесило невероятно. Даже свою профессию отец ему навязал. У тебя, сказал, хорошие руки и хороший глаз, будешь отличным реставратором. А Дирк это дело презирал, если уж брать кисть в руку, то для того, чтобы творить свое, а не подмазывать чужое. Отец только усмехнулся — ну-ну, давай, твори.
Дирк стал реставратором, и совсем неплохим. Но и тут отец мешал ему, его самостоятельной репутации, потому что работать приходилось вместе — заказы получал мастер, а Дирка считали подмастерьем. И Дирк все время говорил отцу, что тот его душит, что он давно превзошел его мастерством и развернуться ему мешает лишь проклятое отцовское имя, на что отец неизменно отвечал — кто тебя держит, давно пора, иди и начинай работать самостоятельно, даже денег дам на обзаведение, бери, пока есть.
Дирк и тут находил с чем поспорить и как возразить и никуда не уходил. А денег очень скоро не стало, несмотря на отличные заработки, — отец был запойный игрок и однажды за неделю в Монако спустил все, что было на их общем банковском счету. Тут и подвернулся Израиль.
Эта мелкая жаркая страна со своими бесконечными сварами ничем Дирка не привлекала; в своем полуеврейском происхождении он не видел ничего хорошего и без особой нежности вспоминал в связи с этим рано умершую мать. Отец же, наоборот, питал к евреям необъяснимую склонность, везде находил себе друзей евреев и любовниц евреек и говорил, что в них есть что-то особенное, что они живые люди среди музея восковых фигур, а новая их страна — это самый занятный феномен двадцатого века. Дирк в ответ только пренебрежительно фыркал, но в Израиль с отцом все-таки поехал. Только ты даже и не мечтай, сказал он, что я там останусь...
... — Ты знаешь, что тобой интересуется полиция? — спросил Рифат своего американского друга Дирка.
