Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Роман «Волны» — самый экспериментальный, самый сложный, самый мифопоэтический из романов Вулф.
«Волны» — по художественному построению самый необычный роман английской писательницы Вирджинии Вулф. На протяжении своей творческой жизни Вулф стремилась к радикальному обновлению традиционных моделей повествования, считая, что ушло время «романа среды и характеров» с типичными для него социально-психологическими конфликтами, тщательно выписанным фоном действия и неспешным развертыванием интриги. Новая «точка зрения» в литературе — в ее обоснование написаны самые важные эссе Вулф — означала стремление и умение передать жизнь души в ее спонтанности и спутанности, вместе с тем достигая внутренней целостности как персонажей, так и всей картины мира, который запечатлен «без ретуши», а таким, как его видят и осознают герои.
В романе «Волны» их шесть, жизнь их прослежена с детских лет, когда все они были соседями по дому, стоявшему на морском берегу, и до старости. Однако эта реконструкция произведена исключительно через внутренние монологи каждого из персонажей, а монологи сближены ассоциативными связями, повторяющимися метафорами, отзвуками часто одних и тех же, но всякий раз по-своему воспринятых событий.
отрывок из произведения:
...Солнце еще не встало. Море было не отличить от неба, только море лежало все в легких складках, как мятый холст. Но вот небо побледнело, темной чертой прорезался горизонт, отрезал небо от моря, серый холст покрылся густыми мазками, штрихами, и они побежали, вскачь, взапуски, внахлест, взахлеб.
У самого берега штрихи дыбились, взбухали, разбивались и белым кружевом укрывали песок. Волна подождет-подождет, и снова она отпрянет, вздохнув, как спящий, не замечающий ни вдохов своих, ни выдохов. Темная полоса на горизонте постепенно яснела, будто выпадал осадок в старой бутылке вина, оставляя зеленым стекло. Потом прояснело все небо, будто тот белый осадок наконец опустился на дно, или, может быть, это кто-то поднял лампу, спрятавшись за горизонтом, и пустил над ним веером плоские полосы, белые, желтые и зеленые. Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья, и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.
Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень — как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.
— Я вижу кольцо, — Бернард говорил. — Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.
— Я вижу, — Сьюзен говорила, — как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.
— Я слышу, — Рода говорила, — звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.
— Я вижу шар, — Невил говорил, — он каплей повис на огромном боку горы.
— Я вижу красную кисть, — Джинни говорила, — и она перевита вся золотыми такими ниточками.
— Я слышу, — Луис говорил, — как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.
— Смотрите — там, на балконе, в углу паутина, — Бернард говорил. — И на ней водяные бусины, капли белого света.
— Листы собрались под окном и навострили ушки, — Сьюзен говорила.
— Зверь все топает; слон прикован за ногу цепью; на берегу топает страшный зверь, — Луис говорил.
— Гляньте на наш дом, — Джинни говорила, — какие белые-белые от штор у него все окошки.
— Уже закапала холодная вода из кухонного крана, — Рода говорила, — в таз, на макрель.
— Стены пошли золотыми трещинами, — Бернард говорил, — и тени листьев легли синими пальцами на окно.
— Миссис Констабл сейчас натягивает свои толстые черные чулки, — Сьюзен говорила.
— Когда поднимается дым, это значит: сон кучерявится туманом над крышей, Луис говорил.
— Птицы раньше пели хором, — Рода говорила. — А теперь отворилась кухонная дверь. И они сразу прыснули прочь. Будто кто горстку зерен швырнул. Только одна поет и поет под окном спальни.
— Пузыри зарождаются на дне кастрюли, — Джинни говорила. — А потом они поднимаются, быстрей, быстрей, такой серебряной цепью под самую крышку.
— А Бидди соскребает рыбьи чешуйки на деревянную доску щербатым ножом, Невил говорил.
— Окно столовой стало теперь темно-синее, — Бернард говорил. — И воздух трясется над трубами.
— Ласточка пристроилась на громоотводе, — Сьюзен говорила. — И Бидди плюхнул на кухонные плиты ведро...
...Солнце еще не встало. Море было не отличить от неба, только море лежало все в легких складках, как мятый холст. Но вот небо побледнело, темной чертой прорезался горизонт, отрезал небо от моря, серый холст покрылся густыми мазками, штрихами, и они побежали, вскачь, взапуски, внахлест, взахлеб.
