Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Впервые имя Эргали Гера широко прозвучало в конце восьмидесятых, когда в рижском журнале «Родник» (пожалуй, самом интересном журнале тех лет) был опубликован его рассказ «Электрическая Лиза». Потом был «Казюкас» в «Знамени», получивший премию как лучший рассказ года.
Эргали Гер относится к тем мастерам художественного слова, тексты которых с удовольствием читает как интеллигенция, так и массовый читатель. Рассказы Эргали Гера остроумны, динамичны, эротичны и пронзительны одновременно.
отрывок из произведения:
...Лет двадцать тому назад одной литинститутской поэтессе по имени Ира Мельникова привалила удача. Ей дали адресок в районе станции метро «Аэропорт», сказали, что там можно пожить в обмен на участие. Ирочка, бесприютная душа, решила не таить в себе чувства добрые и вскоре предстала перед хозяйкой дома, которую звали Натальей Исааковной Беккерман. Росточком хозяйка была метр тридцать, страдала жестоким полиомиелитом обеих ног и с трудом передвигалась по собственной двухкомнатной квартире, поразившей многоопытную поэтессу толщиной пыли и тараканов. Существовала Наталья Исааковна на пенсию по инвалидности, а еще давние подруги вроде Танюши Бек подбрасывали ей рукописи из издательского самотека на предмет рецензирования, так что в известном смысле она была дамой окололитературной, невольной художницей. Добавьте к этой вольной неволе беспокойную еврейскую натуру, замученную одиночеством, и вы получите бомбу замедленного действия. Там такие пошли напряги, что от обыкновенных сиделок, честных добросовестных жиличек, способных и по магазинам, и прибраться, и постирать, Наталью Исааковну натурально тошнило. Тут-то и подоспел запал в виде недавней выпускницы Литинститута…
Отодрав черные от копоти рамы, Ирка сомлела: дом, расположенный на углу Шебашевского проезда, выходил окнами прямиком на знаменитый писательский кооператив по улице Усиевича. У бездомной поэтессы слегка закружилась голова – она тоже была страстной натурой. «Я думаю, Наталья Исааковна, у вас надо бы хорошо-хорошо прибраться, – пропела она медовым голосом Лисы Алисы. – С чего начнем?» – «Ах, Ирочка, я даже не знаю, – жеманно проклекотала хозяйка, сканируя гостью взглядом. – Может быть, с чекушки?..»
Вот с этой-то фразы и началась для Натали Исааковны новая жизнь.
Все-таки легче писать не «Наталья», а «Натали». «Натали Исааковна» – так я называл ее все пятнадцать лет нашего знакомства. По-другому до сих пор ни язык, ни рука не поворачиваются. Она была женщиной с воображением, к тому же хозяйкой самого живого из тогдашних литературных салонов. Ей шло это имя.
В строгом каноническом варианте утро в литературном салоне мадам Беккерман начиналось с визита тихого шизофреника Саши Смирнова. Ровно в двенадцать он по-соседски спускался с четвертого этажа на второй, помогал Натали Исааковне подняться с постели, усаживал в «хозяйское» кресло на кухне, после чего уходил прогуливать Джоя, громадного дурновоспитанного эрделя, не без оснований полагавшего себя единственным мужчиной в семье. Вернувшись с прогулки, Саша до сумерек чаевничал на пару с хозяйкой, терпеливо снося ее капризы и монологи. Потом смотрел на часы и поднимался к себе обедать.
Нестрогий вариант предполагал гостей, завалявшихся с вечера на кухне, и радостный утренний опохмел.
Смирнов приходил в любом случае – восход за мутными стеклами, опохмел и явление Саши отменить было невозможно, – но при гостях тушевался, забивался со стопочкой в угол и наблюдал фейерверки издали, реагируя на них, с минутной задержкой, прочувствованным гыканьем. Больше стопки он выпивать опасался. У него были широкие сутулые плечи, череп громилы и ангельская душа: Джой и Тяпа, черно-белая кошка с навсегда удивленными глазищами, держали Смирнова за своего. Когда сарказмы хозяйки переходила известные пределы, он укоризненно вопил: «Мада-ам!!!». Умер Саша от инсульта в пригородной электричке. Как его туда занесло – не представляю, разве что электричка шла прямиком в рай. Однажды Натали Исааковна поделилась с Викой: «Боже мой, Саша, какой деликатнейшей души был человек! Только представьте, Виктория Юрьевна, – что бы я делала, умри он здесь, у меня на кухне?!» Виктория Юрьевна радостно заржала.
К вечеру подтягивались свежие силы гостей, группировались на кухоньке и жадно предавались общению. Ах, как мы любили друг друга на той замызганной кухоньке! как распахивались, подставляя друг другу выи! как благодарны были судьбе и Натали Исааковне! Поэты – те же Маугли, выросшие среди людей, навсегда звереныши, тоскующие по мамке-волчице; мы возвращались и возвращались на Шебаши как к себе в берлогу, входили в сумрачную квартиру с убитым паркетом, навсегда пропахшим собачьей мочой, со стопками «Нового мира» двадцатилетней давности, с темными, под обои, собраниями сочинений Макаренко, Горького, Павленко, и вольно дышали воздухом родной резервации – для большинства из нас, неприкаянных, это была единственная родная берлога в Москве. Звенела посуда, гремели стихи, падали тела и стулья – благо под нами, на первом этаже, размещалась булочная, – а хохот стоял такой, что обрушивались не только стулья, но и прусаки с потолка. Джой, валявшийся в ногах пыльной шкурой, ловко раскусывал их пополам...
...Лет двадцать тому назад одной литинститутской поэтессе по имени Ира Мельникова привалила удача. Ей дали адресок в районе станции метро «Аэропорт», сказали, что там можно пожить в обмен на участие. Ирочка, бесприютная душа, решила не таить в себе чувства добрые и вскоре предстала перед хозяйкой дома, которую звали Натальей Исааковной Беккерман. Росточком хозяйка была метр тридцать, страдала жестоким полиомиелитом обеих ног и с трудом передвигалась по собственной двухкомнатной квартире, поразившей многоопытную поэтессу толщиной пыли и тараканов. Существовала Наталья Исааковна на пенсию по инвалидности, а еще давние подруги вроде Танюши Бек подбрасывали ей рукописи из издательского самотека на предмет рецензирования, так что в известном смысле она была дамой окололитературной, невольной художницей. Добавьте к этой вольной неволе беспокойную еврейскую натуру, замученную одиночеством, и вы получите бомбу замедленного действия. Там такие пошли напряги, что от обыкновенных сиделок, честных добросовестных жиличек, способных и по магазинам, и прибраться, и постирать, Наталью Исааковну натурально тошнило. Тут-то и подоспел запал в виде недавней выпускницы Литинститута…
