Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Впервые имя Эргали Гера широко прозвучало в конце восьмидесятых, когда в рижском журнале «Родник» (пожалуй, самом интересном журнале тех лет) был опубликован его рассказ «Электрическая Лиза». Потом был «Казюкас» в «Знамени», получивший премию как лучший рассказ года.
Эргали Гер относится к тем мастерам художественного слова, тексты которых с удовольствием читает как интеллигенция, так и массовый читатель. Рассказы Эргали Гера остроумны, динамичны, эротичны и пронзительны одновременно.
отрывок из произведения:
...Кто бы знал, как я ненавижу границы, в особенности белорусско-литовскую… Тридцать лет мотаюсь между Москвой и Вильнюсом, из них последние лет пятнадцать – уже при новом миропорядке. Свобода и демократия понастроили на моем маршруте пропускных пунктов, разделили колючей проволокой самые грибные места между Тургелями и Гудогаем – границы по грибницам – и обратили меня, если без протокола, в матерого рецидивиста со стажем. В злостного нарушителя визовых и пограничных режимов обратился я под влиянием перемен, в невольного нарушителя таможенных и уголовных кодексов. Понимаю, что жить стало веселее (точнее сказать – забористее), однако собственное мое отношение к основным демократическим ценностям сильно переменилось за последние годы. Я даже на городском транспорте перестал ездить зайцем – а ведь когда-то колесил по всему Союзу без рубля в кармане. И это вы называете демократией?..
Еще хуже я отношусь к священному праву наций на самоопределение. Современники меня поймут и простят, поскольку все это происходило на наших с вами глазах. Первым делом нации самоопределяются в злобных таможенников, жадных погранцов и бледных поганок, именуемых консульскими работниками. Все это только затрудняет движение, то есть жизнь, и выглядит с точки зрения человека подвижного как вброшенный извне коллективный проект по созданию новых доходных мест для недотеп, не приспособленных к реальному делу. О том, что данный проект морально устарел еще в прошлом тысячелетии, недотепы узнают последними – на то они и недотепы, – после чего без мыла лезут в Евросоюз, НАТО, срезают субсидии на культуру, а собственных отпрысков отправляют учиться на Запад. Так самоопределяются нации в XXI веке. Не понимаю, почему об этом надо говорить с придыханием.
А как хорошо, как лихо мы путешествовали по Союзу во времена застоя! Помню, ввалилась ко мне развеселая компания москвичей, один из которых оказался в домашних тапочках – как зашел к соседу в Новогиреево похмелиться, так и похмелялся аж до самого Вильнюса. В тех же тапочках и укатил – словно прошелся по коммуналке.
Плацкарта из Москвы до Вильнюса стоила 12 рублей. Экономии ради ездили автостопом, к концу светового дня добираясь, как правило, до Минска. На минском вокзале ночевали, днем были в Вильнюсе.
Однажды, имея в кармане четыре рубля, я поленился идти на трассу, доехал до Вязьмы на электричке (бесплатно, разумеется), изучил на вокзале расписание поездов (на Вильнюс один за другим шли три скорых поезда) и позволил себе бутылку пива. Не успел откупорить бутылку, как подошел скорый «Москва – Калининград». Спросил проводницу плацкартного, возьмет ли до Вильнюса. «Садись», – говорит. Сажусь. Поезд трогается. Спрашиваю, хватит ли трешки. «Ты че, рехнулся? – говорит проводница. – С тебя двенадцать рублей!» Объясняю, что больше нет. «И слушать не хочу, – обрывает проводница. – Вылезай в Смоленске». В Смоленске на вокзале покупаю бутылку пива. Подходит фирменный «Летува». Спрашиваю проводницу, возьмет ли до Вильнюса. «Полезай». Залезаю, пью пиво. Показываю три рубля. Выкидывают в Орше. Покупаю пиво, сажусь тем же макаром на каунасский скорый, вылезаю в Минске и – нервы сдали – покупаю на последнюю трешку билет до Вильнюса. Сажусь в дизель. Напротив пристраиваются два молодых белоруса. А меня распирает. Рассказываю им занимательную механику своего путешествия. Сябры молчат, смотрят с недоумением. Потом один говорит – с осуждением: «Студент, что ли? Бываеть…» Подумав, достает из сумки три бутылки «Жигулевского», протягивает одну мне. Так, посасывая пивко, и докатили до Вильнюса… Вот такие расклады.
Белоруссия при этом фигурировала как некое пространство транзита – белое пятно, преодолеваемое во всех направлениях. С востока она воспринималась как предбанник Прибалтики: уже за Борисовом начинаются сосняки, воздух ощутимо сыреет, а западнее Минска холмы, хутора, костелы – та же Литва, только трасса жестче да люди мягче. С запада, опять же, это такой переходный отсек, необходимый для акклиматизации в России. Личных интимных связей с пространством транзита не было, кроме какой-то нечеловеческой любви к драникам, собственных грибных мест под Гудогаем и одного достаточно отдаленного события, а именно: в 1900 году у мелкого минского коммивояжера Меира Гера, жившего в собственном домике на Немиге, родилась дочь Рахиль. Впрочем, место рождения моей любимой бабушки с реальным Минском не сочеталось. Столица Белоруссии представлялась послевоенным новостроем, помпезной привокзальной площадью. И только на днях выяснилось, что дом моего прадедушки сохранился , то есть почти сохранился , точнее – был снесен в середине восьмидесятых годов. В те самые времена, когда я проскакивал Минск, не удостаивая его взглядом.
С другой стороны, природному виленчанину сказать, что ничто не связывает его с Белоруссией, равносильно признанию, что никакой он не виленчанин. Мы росли на улицах, по которым ходили Франциск Скорина и Янка Купала. Назывались улицы соответственно: Монюшки, Костюшки, Калиновского… Старый Вильно испещрен культурными знаками, указывающими на наше родство, – другое дело, что нами тогдашними они не прочитывались. В довоенное время, которое смачно именовалось «за польским часом», все неевреи делились на поляков и русских, а советская Белоруссия сливалась с рабочими предместьями Вильнюса. Туда по пятницам уезжали наши подружки-«тутэйши», работницы вильнюсских заводов и фабрик, а мы частенько волоклись следом, скучая за их лаской и бимбером. Иначе говоря, связи были органичными, но нестойкими: в бимбере (это, между прочим, самогон – а вы что подумали?), так вот, в бимбере историзм и культура растворяются без осадка...