Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Мы гуляли и разговаривали. О человеческих судьбах, о судьбах книг, о таинствах творчества, о великих играх, итог которых всегда один — проигрыш. Человек никогда не может выиграть у природы. Человек никогда не может сыграть вничью с природой. Человек, наконец, никогда не может не проиграть природе. Есть что-то величественное в том, что мы уходим, а природа остается. Еще мы говорили об экспериментах, требующих для их выполнения людей истинно непредвзятых, даже ограниченных.
отрывок из произведения:
...Там, во сне, в который раз осталась вытоптанная поляна над черной траурной лиственницей. Палатка, брезентовая, тяжелая, тоже осталась там. В беззвездной ночи не было ни фонарей, ни луны, и все равно полог палатки был светел, его будто освещал снаружи мощный прожектор. По этому светлому пологу легко, как по стеклу отходящего от перрона вагона, скользили смутные тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную непрерывную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена существуют. В их бесконечном, ничем не прерываемом беге все время что-то менялось, вязь превращалась в нечто вроде смутного рисунка. Казалось, я уже узнаю лицо — чужое, и в то же время мучительно знакомое. Кто это? Кто?! Я никак не мог, не мог вспомнить, я не мог даже шевельнуться. Я умирал. Я знал, что я умираю. И все это время жутко и мощно билась в ушах птичья быстрая речь, столь же жутко и мощно отдающая холодом и металлом компьютерного синтезатора.
Я умирал.
Я знал, что я умираю.
Я не мог шевельнуть ни одним мускулом, мышцы закаменели, не мог даже застонать, а спасение — я знал — заключалось только в движении. Сквозь птичью быструю речь, удушавшую меня холодом и металлом, я слышал:
— Хвощинский!
И снова — грохот, жуть, ледяной холод в сердце.
— Хвощинский!
Я вырвался из сна. Я сумел вскрикнуть, двинуть какой-то мышцей, вынырнуть из ужаса умирания.
Серый пакет лежал под дверью, в номере было сумеречно, горел ночник. В дверь колотили ногой, незнакомые женские голоса перебивались рыком Юренева:
— Где ключи? Где они? Всех к черту повыгоняю!
И он колотил ногой в дверь:
— Хвощинский!
Меньше всего я хотел сейчас видеть Юренева. Не ради него я приехал в Городок, незачем Юреневу ломиться в мой номер, как в собственную квартиру. В некотором смысле, понимал я, эта ведомственная гостиница ему и принадлежит. Ну, скажем, не ему, а институту Козмина-Екунина — таинственному закрытому институту. Все же Юреневу не стоило ломиться в мой номер — два года назад мы расстались с Юреневым отнюдь не друзьями.
Не отвечая на грохот, на испуганные голоса, едва сдерживая разрывающееся от боли сердце, я добрался до ванной. Ледяная вода освежила, я будто очнулся. Возвращаясь, даже поднял с пола серый пакет — конверт это был, казенный, серый и плоский — и бросил его на тумбочку. Потом. Все потом. Сейчас важно отдышаться...
...Там, во сне, в который раз осталась вытоптанная поляна над черной траурной лиственницей. Палатка, брезентовая, тяжелая, тоже осталась там. В беззвездной ночи не было ни фонарей, ни луны, и все равно полог палатки был светел, его будто освещал снаружи мощный прожектор. По этому светлому пологу легко, как по стеклу отходящего от перрона вагона, скользили смутные тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную непрерывную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена существуют. В их бесконечном, ничем не прерываемом беге все время что-то менялось, вязь превращалась в нечто вроде смутного рисунка. Казалось, я уже узнаю лицо — чужое, и в то же время мучительно знакомое. Кто это? Кто?! Я никак не мог, не мог вспомнить, я не мог даже шевельнуться. Я умирал. Я знал, что я умираю. И все это время жутко и мощно билась в ушах птичья быстрая речь, столь же жутко и мощно отдающая холодом и металлом компьютерного синтезатора.
