Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Даниил Лукич Мордовцев родился 19 (7) декабря 1830 года в Ростовской губернии, в слободе Даниловка, в семье запорожского казака, позже ставшего управляющим имениями. В 1854 году Мордовцев окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и более 30 лет служил чиновником в Саратове и в Петербурге, числясь в министерствах внутренних дел и путей сообщения. Карьеру окончил с чином II класса Табели о рангах — действительного статского советника. В литературе Д.Л. Мордовцев дебютировал поэмой на украинском языке «Казаки и море» (1854), затем сотрудничал в журналах «Русское слово», «Отечественные записки», «Дело», «Русский вестник» и др. Роман «Знамения времени» (1869), в котором нашла отражение тема революционного народничества, сделал известным имя его создателя. Необычайно плодовитый писатель, Мордовцев пользовался большой популярностью как исторический беллетрист. Ему принадлежит несколько десятков широко известных тогдашней публике романов из русской, украинской и древней истории: романы «Двенадцатый год» (1879), «Лже-Димитрий» (1879), «Царь Петр и правительница Софья» (1885), «Царь и гетман» (1880), «Соловецкое сидение» (1880), «Господин Великий Новгород» (1882), «Сагайдачный» (1882), «За чьи грехи?» (1890) и др. Он также автор публицистических и исторических работ «Самозванцы и понизовая вольница» (1867), «Гайдамачина» (1870), «Политические движения русского народа» (1871), «Накануне воли» (1872), а также воспоминаний «Из минувшего и пережитого» (1902). Умер Д. Л. Мордовцев в июне 1905 года в Кисловодске, похоронен в Ростове-на-Дону.
отрывок из произведения:
...Отец-иерей лежит в фургоне, вместе с обозом, следующим за отрядами, и от времени до времени высовывает из своего колесного шалаша всклокоченную бороду и заспанные глаза, чтобы в сотый раз удостовериться, что нет впереди ни воды, ни лесу.
— И впрямь пустыня Аравийская, ворчит он, пряча голову под навес кибитки.
Солдаты, большею частью босиком, с казенными башмаками и ранцами за спиной, медленно идут там кучками, словно овцы, там врассыпную, как дудаки в степи, и редко-редко перекидываются то остротами, то крепким словом, то руганью на жарынь и другими замечаниями критического свойства. Обозные лошади немилосердно фыркают, отбиваясь от мух, слепней и оводов. Едва влекомые усталыми артиллерийскими конями медные пушки до того накалены, что к ним боятся дотрагиваться утомленные солдатики. И пехота и конница, животные и люди, даже полковая косматая собачка Малашка, все это чувствует на себе тягость знойного перехода.
— Что, «хохли все подохли», тепло? спрашивает загорелый, веснушчатый, с красными бровями и рыжими ресницами юркий солдатик своего мешковатого товарища с черным как голенище лицом.
— Э! До чертова батька тепло.
— А пить небось хочешь?
— Ще б не хотить! Аж шкура болит.
— Квасу бы, поди? А?
Товарищ молчит, насупился, сопит и шагает.
— С ледком бы кваску? А, хохли, ладно бы чу?
Молчит «хохли» на такую неуместную шутку. Напоминать о квасе со льдом в этом пекле, да это нож острый!