Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
После выдворения поэта Иосифа Бродского из СССР группа его друзей собрала и выпустила в свет в «самиздате» собрание сочинений поэта (машинописное) в пяти томах. В 1974 г. это первое в России и мире полное издание Бродского сделалось темой «дела №15» Ленинградского управления КГБ. Издатель, прозаик Владимир Марамзин, был арестован, после многомесячного следствия признал себя «виновным» (правда, в написании собственных романов и рассказов) и, получив условный срок, вскоре эмигрировал на Запад. Больше пострадал другой писатель, Михаил Хейфец, автор предисловия к этому же собранию сочинений Бродского: суд приговорил его к шести годам заключения и ссылки.
Позднее за границей и в России были опубликованы документы и свидетельства по «делу №15» (а в Санкт-Петербурге на киностудии «Леннаучфильм» сделали о нем фильм — «История с предисловием»).
В нашем сборнике эти материалы впервые собраны все вместе: статья М. Хейфеца о Бродском (первая статья о Бродском в России!), внутренняя рецензия на нее литературоведа проф. Е. Эткинда, самиздатская стенограмма процесса М. Хейфеца, воспоминания некоторых участников и свидетелей — В. Марамзина, А. Володина, В. Ханаана, плюс позднейшие комментарии самого М. Хейфеца, выдворенного после отбытия срока наказания в Израиль.
отрывок из произведения:
...Первый политический процесс, на котором я присутствовал, — был суд над ленинградским прозаиком Владимиром Марамзиным. Писатель сей раздражал власть (помимо своего еврейства) тем, что не только не писал того, что по разумению этой власти требовалось, но и активно писал то, что не требовалось. Пределом же его падения оказался факт передачи им —прозаиком Марамзиным — своей рукописи на Запад. Обнаружена ли она была бдительной таможней или передатчики с самого начала работали на КГБ (как говорили в судебных коридорах), но так или иначе роман Марамзина «Блондин обеего цвета» оказался перед главным читателем и главным, что еще более важно, ценителем литературной продукции страны.
Мы, разумеется, знали об этом из передач «вражеских голосов», и поэтому, когда приятель предложил мне пойти на суд, я немедленно согласился. Нам не было любопытно. Что власть глупа и подла, мы знали и без посещения подобных мероприятий и знали, что от нее можно ожидать. Наше присутствие на суде рассматривалось нами как протест против советского произвола и — во-вторых — как некая акция солидарности с подсудимым, ибо мы считали, что ему будет приятно и в каком-то смысле даже будет поддержкой присутствие нескольких нормальных лиц среди десятков согнанных сюда гебистов, стукачей и профессиональных комсомольцев. А то, что наши лица будут различимы на фоне тех, а те лица на фоне наших, мы не сомневались. Мы не слишком рисковали, так как находились на социальном дне, откуда перемещать было некуда, и все-таки риск был, ибо Софья Власьевна (советская власть) при всей своей глупости была торовата на подлянки и как всякая дура — непредсказуема.
И вот, наконец, провели Марамзина, закрыв всю публику по боковым комнатам и коридорам, и вот, кажется, уже можно входить в зал. Но не тут-то было: на пороге зала стояло некое должностное мурло, как позже выяснилось, комендант суда, и, даже не особо стараясь загородить вопиющую пустоту большого зала, объявило: «Зал полон, мест нет!» Но тут, к моему удивлению, ленинградская публика попросту смела упомянутого коменданта, и мы хлынули в зал. После нескольких попыток выдворить нас, судья начала заседание, а комендант занялся своим делом — ходить между рядов и кричать: «Не записывать! Не записывать!» Некто из неприглашенной публики интеллигентным тоном задал интеллигентный вопрос: «А почему, собственно, на основании какого закона?..» Но тут же был сбит простым, как свинчатка, ответом судьи, заметим, дамы: «А я вот выставлю вас сейчас отсюда, будете знать!» Я был только на первой половине заседания первого дня (больше ни разу никого не пустили) и ярко помню два эпизода. Судья назвала имя свидетеля, и по проходу прошла женщина, чье напряженное состояние было тут же замечено, но нет — почувствовано всем залом.
Позже мы обменивались впечатлениями: у многих екнуло сердце —идет свидетель обвинения! К счастью, мы ошиблись. Женщина была ответственным работником на Ленфильме, ей было что терять. Позор временам, в которые нужно напрягаться, чтобы просто оставаться порядочным человеком!
На первый стандартный вопрос — где и когда вы познакомились с подсудимым, она ответила так (помню дословно): «О Владимире Рафаиловиче — поклон в сторону скамьи подсудимых — я услышала от писателя Юрия Германа». И все хорошие слова Юрия Германа о Марамзине были аккуратно пересказаны суду. Вскоре в качестве свидетеля в зал ввели уже осужденного Михаила Хейфеца, того самого, чьи статьи я с удовольствием читаю нынче в израильских «Вестях». Никаких показаний против Марамзина он, естественно, не дал, но крови суду попортил, уличив прокурора во лжи, и — уходя —повернулся к скамье подсудимых, поднял руку со сжатым кулаком и сказал: . «Но пасаран!», на что судья отреагировала ворчливым: «Могли бы сказать по-русски»...
Я отчетливо помню Михаила Хейфеца в зале суда, ибо это был первый политический заключенный, которого я видел вблизи...
Но вернемся к процессу Марамзина. Судья объявила перерыв. Мы не трогались с мест, справедливо полагая, что во второй раз сюда не войдем. Судья сказала, что не будет продолжать процесс. Мы продолжали сидеть, но ситуация разрядилась неожиданным образом. Гражданин сидевший за моей спиной, чье лицо мы однозначно оценили как гэбэшное, внезапно выхватил из рук своего соседа какие-то листки и вскричал: «Этот человек записывает!» К виновнику бросились несколько той же когорты, схватили его за руки, но его сосед с другой стороны, ярко выраженного еврейского вида, развернулся и смачно вмазал по физиономии одному из гэбистов (отраднейшее воспоминание!)...
...Первый политический процесс, на котором я присутствовал, — был суд над ленинградским прозаиком Владимиром Марамзиным. Писатель сей раздражал власть (помимо своего еврейства) тем, что не только не писал того, что по разумению этой власти требовалось, но и активно писал то, что не требовалось. Пределом же его падения оказался факт передачи им —прозаиком Марамзиным — своей рукописи на Запад. Обнаружена ли она была бдительной таможней или передатчики с самого начала работали на КГБ (как говорили в судебных коридорах), но так или иначе роман Марамзина «Блондин обеего цвета» оказался перед главным читателем и главным, что еще более важно, ценителем литературной продукции страны.
