Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
ЭЙДЕЛЬМАН, Натан Яковлевич (р. 18.V.1930, Москва — 1989) — рус. сов. историк, писатель. Сын журналиста Я. Н. Эйдельмана. Окончил историч. ф-т МГУ (1952). Печатается с 1960. Первая книга — «Путешествие в страну летописей» (1965). Современной антропологии посвящена книга «Ищу предка» (1967). Научно-литературные интересы Н.Эйдельмана связаны главным образом с общественным и культурным движением России 18-19 вв., с именами декабристов, А. С. Пушкиным, А. И. Герценом, вольной рус. печатью: книги «Герценовский „Колокол«» (1963), «Тайные корреспонденты „Полярной звезды»» (1966), «Лунин» (1970), «Герцен против самодержавия» (1973). Научно-художественной прозе Н.Эйдельмана свойственно внимание к нравственным проблемам, достоверность, основанная на строгой документальности, стремление проследить диалектику исторических связей, живость и выразительность изложения, вводящего читателя в лабораторию научных поисков. В своих работах Н.Эйдельман привлекает новые, преимущественно архивные, материалы.
отрывок из произведения:
... «Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько раз сряду занимался ею. В конце 1825 года при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства. Теперь некоторая торжественность их окружает и, вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей.
Зато буду осмотрительнее в своих показаниях, и если записки будут менее живы, то более достоверны.
Избрав себя лицом, около которого постараюсь собрать другие, более достойные замечания, скажу, несколько слов о моем происхождении».
Эти строки, как и следующие за ними, очень известны: Пушкин записал их безо всякого заглавия на нескольких листах. В прежних собраниях они печатались под названием «Родословная Пушкиных и Ганнибалов», а теперь столь же условно именуются: «Начало автобиографии» или «Новое начало автобиографии» (потому что, действительно, это пролог к жизнеописанию Поэта).
Перед нами, как видим, редкостный мемуарный зачин — воспоминания о других, сожженных записках! Однако можно ли точно датировать «Начало Автобиографии»? К какому времени оно относится?
«В тридцатые годы, — отвечает современный научный комментарий, — но вероятнее всего написано в «Болдине осенью» 1834 года. Более раннее Большое академическое издание определяло, что Пушкин работал над Записками и в 1835-1836 годах.
Если к сожженным мемуарам 1821-1825 года прибавить так называемую пушкинскую «первую программу записок» (вероятно, относящуюся к «Болдинской осени» 1830 года), затем — вторую программу» (Болдино, 1833 год), тогда выйдет, что здесь уже четвертая попытка поэта составить свои воспоминания. Любопытно, что все четыре, скорее всего, были предприняты вдали от дома, в ссылке или деревенском уединении: один раз — на юге и в Михайловском, затем — в каждую «Болдинскую осень»...
Только что цитированное сочинение можно бы назвать последним замыслом этого рода, если бы не два осложняющих обстоятельства.
Во-первых, поэт признается еще в нескольких попытках вести «ежедневные записи», то есть дневник.
Во-вторых, нельзя забывать и гипотезы недавно скончавшегося пушкиниста И.Л. Фейнберга, что Пушкин не сжег или только частично истребил свои старые записки о потере же их объявлял для маскировки; и если так, то, может быть, «теперь», в 1830-х годах, снова берясь за воспоминания, поэт на самом деле обновляет их по тайно сохраненным листкам или по памяти?
В любом случае выходит, Пушкин писал свои мемуары всю жизнь — да так и недописал.
Писал, хотя в промежутках, случалось, отрицал ценность подобного дела для настоящего поэта: « Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? — спрашивает он Вяземского в ноябре 1825 года. — Черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов».
Наблюдение это весьма замечательно; согласно Пушкину, он сам (как Байрон) составляет наиболее ценные воспоминания именно тогда, когда вовсе их не пишет, когда о них даже не думает, «невольно, увлеченный»... Однако Пушкин (как и Байрон) все же не мог расстаться и с мемуарной мечтой: года все сильнее «к суровой прозе клонят»: постоянно усиливается интерес к истории, чувство истории. Поэтисторик в последней своей автобиографии даже, как видим, наперед извиняется за «некоторую торжественность», меньшую живость изложения — по сравнению с прежним, непосредственным описанием людей, «которые после сделались историческими лицами».
Услыхав от самого Пушкина, что он будет «осмотрительнее в своих показаниях», читатель, естественно, ждет изложения умеренного, осторожного, в самом деле — осмотрительного, тем более, что автор начинает с историй родственных, где любая вольность грозит разнообразием обид и огорчений...
... «Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько раз сряду занимался ею. В конце 1825 года при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства. Теперь некоторая торжественность их окружает и, вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей.
