Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
У героинь замечательных книг Лидии Чарской есть чему поучиться: доброта, благородство, смелость, отзывчивость...
И пусть иногда за подобные качества в жизни им приходилось страдать, но эти страдания, как и в жизни, окупались сторицей.
Ведь только такие светлые люди способны на любовь, дружбу, подвиг во имя Родины...
отрывок из произведения:
... — Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.
Бабушка постоянно говорит мне «вы» и называет меня Ло, хотя зовут меня просто Елизаветой и я представляю из себя маленькую четырнадцатилетнюю особу, занимающую скромное место на скамье среднего отделения пансиона madame Рабе.
Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения, и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш — Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца-сына — Ло, как уже сказано выше.
При первом же звуке хорошо знакомого голоса, я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, но я должна сказать, что не люблю матери моего отца, даже больше того, боюсь ее.
На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково стянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые, ясные, холодные глаза, которые, как кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитаны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня. О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что стоит мне подойти к бабушке, как серые холодные глаза ее в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности и наверное отыщут, что-либо некорректное, в моей внешности или в моем костюме. И хотя я не слышала от моей бабушки еще никогда ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд. И сейчас, услыша ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде нежели войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе[1], большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, не мало крови моей бабушке!) мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, и мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки губы, и черные же косы до пояса, густые и блестящие, единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей особы.
Вот она я — Ло, «une petite negresse»[2], как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой, четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:
— Не могу себе представить, ma chere Lise[3], как мог быть у вашего сына, красавца Арсения, такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.
На что, я помню это отлично, бабушка, не заметив в свою очередь меня, отвечала своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:
— Что делать, chere Marie![4] Это — судьба! Будем надеяться, что ребенок окажется мягким, приветливым и веселым, по крайней мере!
Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым и ни веселым, о, отнюдь, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой и я не виновата в этом...
... — Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.
6 кб
4 кб